В Торонто завершается Международный кинофестиваль. В одной из его программ, «Современное мировое кино», состоялась международная премьера нового эстонского фильма «Боковой ветер» (In The Crosswind). Полнометражная картина режиссера-дебютанта Мартти Хельде прослеживает трагическую историю молодой эстонки Эрны, отправленной в Сибирь в июне 1941 года, во время первой массовой депортации жителей прибалтийских республик, оккупированных советскими войсками.
«Когда мы начинали этот проект, - рассказал Мартти Хельде в интервью Русской службе «Голоса Америки», - нам казалось, что тема целиком погружена в историю. Эстонская премьера фильма прошла в марте, а за две недели до премьеры Россия захватила Крым и начала войну против Украины. Люди спрашивают меня, является ли мой фильм реакцией на эти события. Скажу так: то, что происходит в наши дни, гораздо легче понять в свете сталинских депортаций 40-х годов».
Мартти Хельде родился в 1987 году. Его дед, священник-викарий, по словам Мартти, значительно повлиял на формирование его представлений о мире. Учился в художественной школе, изучал живопись и композицию. Закончил Балтийскую киношколу, стажировался в Европе и США. Поставил как режиссер семь короткометражных лент и десятки рекламных роликов.
С Мартти Хельде после премьеры в Торонто встретился корреспондент Русской службы «Голоса Америки».
Олег Сулькин: Вы говорите по-русски?
Мартти Хельде: Нет. Я учил русский в школе в Таллинне, но он мне не дался. Незнание русского становится типичным сегодня для эстонцев моего возраста. У нас постепенно укореняется представление о русском языке как необязательном, в отличие от английского, без которого международное общение невозможно.
О.С.: Когда смотришь ваш фильм, сразу же обращаешь внимание на необычность стиля. В черно-белых стоп-кадрах камера углубляется в пространство, обходя застывшие фигуры и объекты, как будто в диараме. Что это? Вы как-то называете для себя этот способ изображения?
М.Х.: Это называется tableaux vivants, то есть живые картины. Своеобразная смесь театра и фотографии. Мы вовсе не первые использовали этот прием, он был популярен еще в 19-м веке, до прихода кинематографа. Я привез на кинофестиваль в Салоники свою короткую картину, снятую таким способом. И наш дистрибьютор убедил меня в том, что этот материал надо «развернуть» в полный метр. Что я и сделал. Принцип такой – допустим, надо, чтобы сцена выражала настроение скорби. Мы изучали архивные фотографии, произведения искусства – картины, скульптуры. И создавали композицию кадра, сначала на компьютере, а потом вживую. Подготовка одного кадра занимала от двух до шести месяцев. А на съемки каждого кадра отводили всего один съемочный день.
О.С.: Огромная работа...
М.Х.: Да, она растянулась на три с половиной года.
О.С.: Немало денег, наверное, все это стоило?
М.Х.: Напротив, бюджет у нас был крохотным – всего 650 тысяч долларов. Полагались, в основном, на энтузиазм участников съемок, актеров и статистов. Деньги в какой-то момент кончились, и последние сцены снимались вообще без бюджета. Актеры согласились закончить фильм, не получая гонорар. Когда людей вдохновляет идея, они на многое готовы.
О.С.: Почему вы решили снимать фильм о депортации эстонцев в 1941 году?
М.Х.: Я обнаружил, что за годы независимости Эстонии не было фактически снято ни одного фильма о сталинских депортациях. Я люблю историю. И меня эта тема очень заинтриговала. Я погрузился в материалы того времени – книжки, биографии, письма. Когда мне в руки попали дневник и письма молодой эстонки Эрны, отправленной вместе с маленькой дочерью в Сибирь в июне 1941 года в числе десятков тысяч депортированных из балтийских республик, я понял, что это и будет стержень моего фильма. Эрна писала проникновенные письма своему мужу, отправленному в лагерь для заключенных. Лейтмотив этих писем – «время для меня остановилось». И вот это остановленное время мне захотелось запечатлеть.
О.С.: Встречались ли вы с уцелевшими жертвами депортаций?
М.Х.: Я беседовал с более чем десятью из них. Очень пожилые люди. Когда их депортировали, они были детьми, поэтому их воспоминания далеки от стройности и четкости. Меня многое интересовало: детали их образа жизни в Сибири, как работали их родители, как с ними обращались власти и местные жители, и многое другое. Эти крупицы воспоминаний были очень важны. Ведь не осталось, похоже, ни одной фотографии, запечатлевшей депортированных эстонцев в то время. Может, в России они есть, но в Эстонии мне их найти не удалось.
О.С.: Вы не обращались в российские архивы?
М.Х.: Нет. Просто потому, что заранее знал, что нам ответят отказом.
О.С.: В одном из кадров мы видим гору обуви умерших жертв депортации. Примерно такие же кадры знакомы нам по фотографиям и кадрам хроники из нацистских лагерей смерти. Вы считаете такое сравнение уместным?
М.Х.: Да, безусловно, ведь фактически речь шла о намеренном уничтожении ни в чем не повинного мирного населения. Кстати, депортаций эстонцев в восточные районы Советского Союза было несколько, самые крупные в 1941 и 1949 годах, когда на гибель и страдания отправили десятки тысяч человек.
О.С.: Как встретили ваш фильм в Эстонии?
М.Х.: Очень позитивно. Русские школы организовали коллективные посещения целыми классами. Многие дети приходили со своими родителями. Фильм показывался с русскими субтитрами. Я отвечал на вопросы после сеансов.
О.С.: По вашим ощущениям, эстонцев интересует собственная история?
М.Х.: Мы всегда интересовались своей историей. Другое дело, что сейчас изменился угол зрения. Скажем, в школах подробно и честно рассказывают о сталинском терроре.
О.С.: Как полагают некоторые наблюдатели, Эстония может стать следующей за Украиной мишенью для путинской России. Возможный повод - «спасение» русскоязычных жителей...
М.Х.: Да, об этом идут разговоры, многие встревожены. Моя личная точка зрения – Эстония не обладает достаточной политической и экономической ценностью, чтобы уж настолько интересовать Россию. Мы очень маленькая страна. Конечно, градус эмоций несколько возрос из-за недавнего визита президента Обамы. Но в целом жизнь у нас довольно спокойная. Процесс интеграции требует, конечно, времени. Самое главное, что новое поколение русскоязычных эстонцев считает себя гражданами Эстонии. Они говорят на двух языках, русском и эстонском, и ощущают себя полноценными эстонцами, живущими на своей земле.
