За 40 лет он собрал самую полную в мире коллекцию советского неофициального искусства – около двадцати тысяч произведений более чем девятисот авторов. О делах давно минувших дней – о том, как создавалась коллекция – Нортон Додж рассказал в интервью Русской службе «Голоса Америки».
«Голос Америки»: Господин Додж, с началом перестройки Запад охватила мода на русское искусство. Почему?
Нортон Додж: Во-первых, это было внове – искусство, которое было почти не известно, но корнями уходило в известный на западе авангард 20-х. Цены на «неофициальное» искусство выросли не сразу, но уже в 1988-м за некоторые работы платили десятки и даже сотни тысяч долларов.
«Г.А.»: Но вы же не могли платить таких денег?
Н.Д.: Конечно, нет. Но к тому времени большая часть коллекции уже была собрана. Еще в 1977 году я устроил в Штатах выставку «Новое искусство Советского Союза». Выставка была большая – 300 работ. Были напечатаны каталоги, в них были и имена авторов. Потом мне стало известно, что многих художников, чьи работы были представлены на этой выставке, там, в Союзе, вызывали в КГБ, допрашивали: мол, как при каких обстоятельствах их работы попали на Запад, в какой валюте им заплатили, и т.д. То есть, желая помочь художникам, я им невольно навредил. После этого я довольно долго не летал в СССР.
«Г.А.»: Какие у вас еще были способы пополнения коллекции?
Н.Д.: Я занимался экономикой, преподавал в университете, а по выходным на машине объезжал места, где жили прибывавшие из СССР эмигранты, – Квинс, Бруклин... Какие-то работы привозили на заказ, какие-то я находил и выбирал сам. Это конец 70-х – начало 80-х годов.
«Г.А.»: Работы каких художников в своей коллекции вы могли бы отнести к бесспорным шедеврам?
«Бульдозерная выставка»
Н.Д.: Список может быть очень длинным. В собрании есть и Кабаков, и Зверев, и Целков, и Васильев, и Шемякин… Есть работы Рухина – ленинградского художника с трагической судьбой. Он был высоким длинноволосым парнем, полным энергии, воображения. Многие любители искусства из иностранных посольств покупали его работы. Рухин был широко известен в этих кругах. И он был одним из организаторов той знаменитой «бульдозерной выставки» 1974 года, которую власти разгромили.
С Рухиным последний раз я попрощался, договорившись о встрече на следующий день. И, как потом стало известно, у него в мастерской ночью случился пожар, и Рухин погиб. Что это – нелепая случайность или дело рук КГБ? Мнения на сей счет разные. Но то, что он был неудобен властям, – это факт.
«Г.А.»: Вы упомянули Шемякина, но он ведь был в эмиграции в Париже?
Михаил Шемякин
Н.Д.: Это было очень-очень давно. Я был у него в его большой парижской квартире – он жил недалеко от Лувра, предложил чаю. Во время разговора Шемякин, не останавливаясь, делал зарисовки каких-то статуэток. Я тогда подумал, что это показное. Но потом понял, что это было для него естественно. У меня есть несколько его работ, ранних, но не главных. Он гениальный художник, но тогда он был молодой и немного сумасшедший, как и его друг Кузьминский.
«Г.А.»: Насколько можно понять, несмотря на то, что вы вкладывали средства в собирание коллекции, никакого реального финансового профита вы с этого не имели?
Н.Д: Я уже говорил, что мной двигали совершенно иные помыслы: я видел, как художники вкладывали в свои работы душу, мастерство, страдали, часто шли на жертвы. И создавали серьезное искусство. Я считал своим долгом сохранить эти работы для мира. И потом мне все это было страшно интересно – такой кураж коллекционера: если ты начал, то уже не можешь остановиться.
«Г.А.»: Считается, что ни один из российских художников не добивался в США большого успеха. Это правда?
Н.Д.: Многие из эмигрантов-художников попали здесь в трудное положение. Ведь жизнь на Западе устроена по-другому. Но все-таки очень успешным были Кабаков, Комар и Меламид, Оскар Рабин.
«Г.А.»: Что, по-вашему, нужно для того, чтобы художник добился большого признания: талант, грамотный менеджмент, реклама, коньюктура рынка, или… смерть?
Олег Целков «Маска»
Н.Д.: Любой из этих факторов может быть решающим. Скажем, знание языка. Это могло помочь наладить отношение в галереях. Вообще найти правильную галерею – это большое везение. Комар и Меламид начали с правильной галереи – Фельдмана. Их искусство было интересно для нью-йоркского арт-рынка, в галерее Фельдмана выставлялся и Кабаков. Очень высоко ценился Рабин. А вот у Ладыженского не получилось, хотя он был замечательный художник. Много было блестящих мастеров, у которых по тем или иным причинам не сложилось, но все равно, им было что сказать, и мастера они были бесподобные – в этом их ценность.
«Г.А.»: Господин Додж, известно, что большую часть своей уникальной коллекции вы передали в музей «Зиммерли». Неужели ничего себе не оставили?
Н.Д.: Большую часть коллекции, лучшие работы я действительно передал музею «Зиммерли» в университете Ратгерс в Нью-Джерси. В их коллекции теперь и самое полное собрание работ такого замечательного художника, как Свешников, – его лагерные картины, он ведь семь лет провел в лагерях под Воркутой. Отдельные работы я передал в Гарвард, некоторые работы в Чикаго. У меня остались, конечно, кое-какие вещи, но большая часть уже в музеях.
«Г.А.»: Сейчас богатые русские коллекционеры стали покупать и работы нонконформистов, за Кабакова платят огромные деньги… Не предлагали ли вам продать остатки коллекции?
Н.Д.: Какие-то предложения были, но я не знаю, какова там реальная картина, в России. И потом я очень пристрастно отношусь к тому, где может оказаться коллекция, в чьих руках. Для меня это важно, это ведь дело всей моей жизни.
«Г.А.»: Господин Додж, последний вопрос: с вашей точки зрения как экономиста и коллекционера, как повлияет нынешний экономический кризис на арт-рынок?
Н.Д.: Несомненно, повлияет, но скажется это не сразу. Однако, если кризис затянется, то возможен и коллапс арт-рынка. Много в экономике будет зависеть от нового хозяина Белого Дома. Но это уже другая тема.
