МОСКВА — 10 декабря 1948 года Генеральная ассамблея ООН приняла Всеобщую декларацию прав человека. Через два года эта дата была объявлена Международным днем прав человека, и с тех пор в мире отмечают этот день по-разному: где-то ему посвящают торжественные собрания, где-то — собираются на демонстрации, к участникам которых за это применяются репрессии. Так было, в частности, в Советском Союзе, где с 1977 года ежегодно 10 декабря в Москве на Пушкинской площади диссиденты проводили «Митинг молчания». Эта традиция была возрождена в 2009 году.
В России организации, занимающиеся защитой прав человека, подвергаются государственному преследованию: их заставляют регистрироваться в качестве «иностранных агентов», штрафуют за отказ это сделать, иногда — поджигают офисы и избивают активистов, а иногда и убивают их. Тем не менее, такие прославленные организации, как Московская Хельсинкская группа, не прекращают своего существования и продолжают защищать права людей.
С председателем Московской Хельсинкской группы Людмилой Алексеевой, одной из самых уважаемых в мире российских правозащитников, корреспондент Русской службы «Голоса Америки» побеседовал в очередной Международный день прав человека о ситуации с правами человека в России.
Данила Гальперович: Людмила Михайловна, что в ситуации с правами человека в России сейчас вызывает у вас наибольшую озабоченность, какая проблема стоит наиболее остро?
Людмила Алексеева: Трудно сказать, у каждого в России есть ощущение остроты той проблемы, которая именно ему жизнь портит. Солдаты скажут, что это бесправие солдат; женщины скажут – домашнее насилие, дискриминация на работе; те, кто детьми занимается, скажут про права детей. С моей точки зрения, положение с правами человека у нас очень существенно улучшилось бы, если бы у нас был компетентный независимый суд, потому что все проблемы упираются в конечном итоге в то, что у нас нет независимого от властей суда. Наш суд в большинстве случаев любые проблемы решает в интересах властей, а не в интересах граждан. Если бы у нас был независимый и компетентный суд, мы бы очень приблизились к правовому государству. Но так не бывает, чтобы, скажем, суд был независимый, а законодательная власть зависела от того, как организует выборы исполнительная власть, подмявшая под себя СМИ, которые обслуживают большинство. Или все институты независимые, или это не демократия, а авторитарное государство.
Д.Г.: Некоторые даже говорят о том, что в России государство не авторитарное, а приближающееся к тоталитарному, что Вы об этом думаете?
Л.А.: Нет, все-таки не тоталитарное. Я хорошо помню сталинское время, когда мы жили действительно в тоталитарном государстве. Я была вполне взрослым человеком – когда Сталин умер, мне было 25 лет. Я знаю, что то, что у нас сейчас есть, слава тебе Господи, не тоталитаризм, но авторитаризм, который быстрыми шагами ведет всех «back to USSR». В нашей стране были периоды, когда граждане чувствовали себя свободными, и власть их не угнетала, не подавляла, но такие периоды были редкими и короткими. В этом смысле наше поколение – довольно счастливое, потому что в период после краха Советского Союза и до начала 2000-х годов у нас было сравнительно свободное общество; власть его не давила. Но у нас нет традиции демократии, нет политической культуры, очень слабое гражданское общество, только народившееся, не умеющее защищать свои права и свободы. И просто общество, зараженное патерналистскими, иждивенческими настроениями, потому что в течение многих веков нашей истории отдельный человек не мог управлять своей судьбой: он очень зависел от государства, от богатых людей. И это создало соответствующую психологию такого, я бы сказала, по-детски доверчивого и легко управляемого самой беззастенчивой пропагандой общества.
Д.Г.: Как вы думаете, почему в России государство не просто не поддерживает правозащитников, а прямо их преследует? Они же не угрожают ему финансово, не покушаются на вопросы безопасности, в чем тогда дело?
Л.А.: Дело в том, что наши мотивы им совсем непонятны. Это государство искренне считает, что мы ему враги, что мы – «пятая колонна». Так искренне считают наверху, потому что они думают, что граждане, которые мыслят самостоятельно и настаивают на соблюдении законов, а не «понятий», по которым живут наши верхи, они – враги. Мы, наверное, даже большие враги, чем политические оппозиционеры, потому что те им понятнее, они хотя бы добиваются власти. А мы не боремся за власть, мы добиваемся, чтобы эта власть сегодня и сейчас соблюдала права человека. И они не понимают, почему мы это делаем.
Д.Г.: Но, судя по российским соцсетям, правозащитники не на хорошем счету не только у чиновников, но и у многих сограждан, россияне не слишком уважают тех, кто борется за их права, они даже не очень осведомлены о вашей деятельности, почему?
Л.А.: Это не совсем так, тут есть вопрос точки отсчета. Поскольку я с самого начала участвовала в правозащитном движении, и даже в его «утробный период», то я знаю, как к лучшему изменилась ситуация. Сейчас, во всяком случае, подавляющее большинство населения знает, что существуют правозащитники. Они по-разному к ним относятся, но они знают, что такие люди существуют. Они знают словосочетание «права человека», и даже представители власти знают эти слова, и знают, что надо говорить об уважении к правам человека. Это еще не значит их уважать, но это уже большое продвижение по сравнению с советским временем. Когда сразу после краха Советского Союза у нас начали всюду организовываться правозащитные организации, но вот обращается какая-нибудь бабушка к правозащитнику – «Мне пенсию неправильно начислили» – он идет в собес, объясняет им, что ее права нарушены, а чиновник его спрашивает: «А вы кто такой? Почему вы пришли по поводу этой гражданки? Вы ей сын, муж или брат?! Кто вы?! А ну, идите отсюда». Сейчас это исключено: они знают, что мы есть, и почему мы приходим. Хотят они или не хотят, но им приходится с нами разговаривать. Выполнять – не всегда, но в этом отношении я должна сказать, что у нас вообще очень плохо управляемая страна. Я имела возможность по некоторым делам конкретных людей добиться поддержки на самом высоком уровне вплоть до уровня президента, президентской администрации. Вот договорились со всеми по всем законам, с начальством договорились, дело закрывается — и тут же кто-то на более низком уровне открывает новое, под каким-нибудь другим предлогом. Это просто какая-то тина, в которой увязаешь.
Д.Г.: Людмила Михайловна, что сейчас из правозащитных проектов привлекает ваше наибольшее внимание?
Л.А.: Московская Хельсинкская группа занимается мониторингом прав человека по регионам, где у нас есть возможность это делать. Если говорить о тех проектах, которые мы ведем, то мы сейчас ведем проект «Гражданин и полиция», добиваемся, чтобы полиция действовала в интересах граждан, а не в собственных интересах или в интересах власти. Как ни парадоксально, у нас достаточно полицейских, которые от всей души помогают в этом деле. Там, где такие полицейские есть, мы даже отмечаем повышение доверия к полиции. Еще у нас есть, буквально несколько дней назад начали, такой проект, в котором мы делаем так, чтобы ценности, принципы, методы работы правозащитников советского времени были известны нынешним правозащитникам, чтобы они продолжали эту традицию. Это, скорее, организационная работа, но вот этим мы занимаемся. Члены Московской Хельсинкской группы, 25 человек — это, в основном, руководители правозащитных организаций. И чем бы они ни занимались, если они нас просят о помощи, мы считаем, что мы обязаны им помогать. И я – еще и президент Фонда защиты прав заключенных, их правами тоже занимаюсь.
Д.Г.: Некоторые критики Кремля говорят, что сейчас российская власть действует по принципу мафии, где действительно нет законов, а есть расчет на насилие и страх. Вы разделяете такое мнение?
Л.А.: Есть, есть это ощущение. Законов никаких нет, Конституции никакой нет – все только на бумаге, они делают, что хотят. Наверху какие-то свои дела вершат, а то, что они спускают вниз, никто не слушает, каждый действует в своих интересах. Плохо управляемое государство, а в нем живут люди и мучаются. Им одна жизнь отпущена, и надо прожить ее хоть как-то по-человечески, без таких мучений.
