СТРАСБУРГ — 28 июня «на полях» летней сессии Парламентской ассамблеи Совета Европы, которая проходит на этой неделе в Страсбурге, состоялось обсуждение выполнения Россией решений Европейского суда по правам человека. В частности, речь шла о выполнении российскими властями решений ЕСПЧ в отношении бывшего руководителя службы безопасности компании ЮКОС Алексея Пичугина, который уже больше 14 лет находится в заключении, став в 2003 году первой жертвой атаки российских властей на ЮКОС.
Алексей Пичугин, признанный правозащитным центром «Мемориал» политическим заключенным, был осужден на пожизненное заключение в результате двух судебных процессов. ЕСПЧ в октябре 2012 года обязал Россию заплатить ему 9,5 тысячи евро в качестве компенсации морального вреда и судебных издержек, признал судебный процесс в отношении Пичугина несправедливым и рекомендовал исправить нарушения в рамках нового разбирательства. В январе 2013 года решение Страсбургского суда вступило в законную силу, однако Россия его не выполнила. В связи с этим в ноябре 2016 года адвокаты Пичугина обратились в Комитет министров Совета Европы.
В слушаниях ПАСЕ по «делу Пичугина» с обсуждением реакции российских властей на решения Европейского суда по правам человека приняли участие несколько известных юристов из Соединенных Штатов и Европы — адвокаты из США Джереми Марголис и Роберт Энделман, бывший министр юстиции Германии Герта Даублер-Гмелин, адвокат Пирс Гартнер, выигравший в ЕСПЧ жалобу акционеров ЮКОСа против России, а также известный шахматист и российский оппозиционер Гарри Каспаров.
Выступая на слушаниях, Гарри Каспаров заявил, что Совет Европы должен исключить из своих рядов Россию, имеющую полноправное членство в этой организации в течение 21 года. В интервью Русской службе «Голоса Америки» чемпион мира по шахматам пояснил свою позицию.
Данила Гальперович: Насколько такие институты, как Совет Европы и ЕСПЧ, могут как-то повлиять на действия властей России в международной политике и во внутренних делах?
Гарри Каспаров: Такой институт, как Совет Европы, безусловно, не в состоянии оказать какого-то серьезного влияния на действия России. Эта организация, как и ООН, построена по принципу уважения суверенитета всех ее членов. Здесь, кроме России, есть еще и такие страны как Азербайджан и Турция, но понятно, что действия Путина носят наиболее вызывающий характер, потому что все-таки помимо всех нарушений прав человека в России, помимо откровенного игнорирования решения Европейского суда, есть еще и акты внешней агрессии, которые являются пока путинской прерогативой. Но, даже понимая всю ограниченность возможностей европейских институтов, все равно важно требовать от них каких-то действий, которые могли бы если не заставить Путина изменить поведение (это, я думаю, невозможно), то, по крайней мере, резко повысить цену актам его безрассудства как в России, так и за ее пределами. И поэтому я в гордом одиночестве на этих слушаниях говорил о том, что нужно задействовать механизм исключения из Совета Европы. Это должна быть реальная угроза.
Д.Г.: Но тогда российские граждане потеряют возможность обращаться в ЕСПЧ.
Г.К.: Обращения в суд на сегодняшний день носят в какой-то мере характер индульгенции для путинского режима. С одной стороны, идут обращения в ЕСПЧ, Россия участвует в процессах, достаточно часто выплачивает компенсацию. Но при этом Москва в ключевых случаях — а, например, случай Пичугина, безусловно, относится к тем случаям, которые волнуют Путина — просто игнорирует эти решения. Если мы говорим о том, что продолжение путинского правления неизбежно будет приводить к ухудшению ситуации, к ужесточению как политического прессинга в России, так и к новым агрессиям за пределами России, то изоляция путинского режима – это достаточно серьезный аргумент. Путин опирается на поддержку российской элиты во многом потому, что он демонстрирует свою способность не только обеспечить ей индульгенцию внутри страны - «воруй сколько хочешь, пока ты сохраняешь лояльность», - но и некий похожий иммунитет за рубежом. И каждое внешнеполитическое поражение Путина понижает его авторитет в этой среде. Авторитет у него именно такой – он держится не на выборах, а на способности контролировать ситуацию. Диктатор знает, что может допускать любые ошибку, кроме одной – он не может выглядеть слабым. Кстати, случай Пичугина — один из типовых случаев, который очень важен для Путина, потому что это знаковое дело. Есть знаковые вехи в путинском правлении – Чечня-Кадыров, Ходорковский-ЮКОС. В этих вещах Путин не может уступать. Даже отпустив Ходорковского перед Олимпиадой, он как бы говорил этим: «Это все от меня зависит, никакому давлению я подчиняться не буду, хочу и отпускаю». И пока он сохраняет эту возможность в глазах своего окружения - игнорировать Запад, игнорировать даже им же собственные подписанные решения, надеяться на то, что в России произойдут перемены невозможно. Исторический опыт показывает, что пока диктатор выглядит сильным, «крутым», обычно никакие перевороты, никакие революции не удаются. Нужна демонстрация его слабости. И главное, что таких возможностей, на самом деле, много.
Д.Г.: Что это за возможности?
Каспаров: Возможностей много, в том числе и здесь. Важна координация и европейских институтов, американцев и той части демократического мирового сообщества, которая для Путина важна. Потому что при всем поливании Запада, Европы и Америки, тем не менее, все деньги, все экономические интересы российской элиты находятся именно в этих странах — не в Китае, в Венесуэле или Иране, а как раз на Лазурном берегу, в Лондоне, в Майями. Набор средств, которые можно было бы использовать для посылки этого месседжа российской элите о том, что Путин уже ничего не контролирует, достаточно широк. Его надо даже не применить, а продемонстрировать, и для этого нужна политическая воля, которая на сегодняшний день отсутствует.
Д.Г.: Вы всю жизнь занимаетесь шахматной стратегией. Видите ли вы стратегию в действиях Путина, или он тактик?
Каспаров: Путин, безусловно, чистый тактик. Он, как любой диктатор, действует ситуативно, потому что это - вопрос выживания. Диктатор, который у власти 18-й год, понимает, что важно выжить сегодня вечером или завтра утром, а потом посмотрим. Потому что для него любая попытка строить планы заканчивается тем, что диктатор пропустит удар сзади от своих же. Путин хорошо понимает, что от него требуется – постоянно создавать конфликтные зоны и постоянно выходить из них даже виртуально победителем. Что касается реакции свободного мира, то как раз ровно в этом случае нужна стратегия. Стратегия означает, что это не ситуативное решение, а это противопоставление концепции, которая необязательно сработает во время правления данного президента или премьер-министра в западной стране.
Д.Г.: Вы имеете в виду, что Западу нужно действовать с расчетом на успех в будущем, не рассчитывая на результат сейчас?
Г.К.: Да, естественно. Концепция позволяет выстраивать стратегический план, который базируется на непреходящей ценности институтов, а не на конкретном человеке. В этом есть преимущество демократии. Основные политические институты, которые обеспечивали победу в «холодной войне», были построены Гарри Труманом. Это и Совет национальной безопасности, и ЦРУ, и НАТО. Это все выстраивалось, и в этом, может быть, есть какой-то знак, что президент-демократ строил это в конце 40-х годов, и в 80-х это принесло победу уже президенте-республиканце. То же самое и сейчас - мы столкнулись с ситуацией, когда требуется такое видение. С 1991 года его никто не демонстрировал, с 1991 года мы живем в другой мировой реальности, а институты, на которые мы опираемся, остались с «холодной войны». К сожалению, опять мы видим чисто ситуативные решения. И пока западные политики реагируют на происходящее именно в таком тактическом ключе, у диктатора всегда будет преимущество. Потому что у диктатора нет проблемы с прессой, с парламентом, с общественным мнением. Он гораздо быстрее реагирует - он уступает именно в стратегии, но пока мы видим только контуры этого стратегического противостояния, только осознание, что есть угроза, и что надо что-то делать.
Д.Г.: Похоже, что вы не очень надеетесь на то, что силы внутри России изменят ситуацию? Только давление Запада?
Г.К.: На самом деле, мы дошли уже до той точки исторического процесса, развития, можно сказать, или деградации диктатуры, когда внутри разгромлено все. Понятно, что на сегодняшний день любая политическая активность в России происходит потому, что Путин по каким-то причинам считает ее для себя или выгодной или, по крайней мере, не очень вредной, дающей какой-то пиаровский эффект. А Путин в состоянии закрыть любую политическую деятельность в России просто щелчком пальцев. Понятно, что режим, который перешел уже к внешней агрессии, к оккупации соседних стран, не сильно заботится о каких-то проблемах для себя в России. Но Путин понимает, что ситуация не линейная, что она требует от него гибкости в том плане, что ему требуется выглядеть хоть как-то приемлемым, сохранять какие-то остатки легитимности на Западе.
Д.Г.: А на какие признаки ситуации может отреагировать элита в России, от которой вы ждете понимания того, что она больше не защищена?
Г.К.: На самом деле, элита реагирует на эту ситуацию, если она сложится как при условном Рейгане. Именно сегодня западное давление, которое приведет к тому, что я называю внешнеполитическим поражением, может поменять ситуацию. В 1989 году вывод советских войск из Афганистана был хорошо организован, ничего похожего на бегство американцев из Сайгона не было, сохранили Наджибуллу почти на три года. Тем не менее, факт, что началось отступление – это сигнал. К концу 1989 года рухнула советская империя в Восточной Европе, и меньше чем через три года СССР вообще исчез. Момент, когда начинается это отступление, внешнеполитическое поражение — именно в этот момент диктатура начинает проседать под собственной тяжестью. Поэтому позиция Запада все-таки является критической. Но при этом надо понимать, что это все комбинировано. Западная позиция вызовет неизбежный раскол в элитах, а раскол в элитах неизбежно повлияет на реакцию силовых структур, на уличный протест. Люди тоже начинают чувствовать - экономическая ситуация ухудшается. Тут срабатывает такая цепная реакция, и в какой-то момент уже не понимаешь, что первично, а что вторично.
