МОСКВА – В декабре 1991 года, после подписания Беловежских соглашений о роспуске СССР и образовании СНГ, слово было за парламентами союзных республик. Все они –подавляющим большинством своих депутатов – в течение короткого времени одобрили решение лидеров России, Украины и Белоруссии о формировании нового образования.
Какая доля ответственности за распад СССР лежит на властях России? Можно ли было сохранить взаимодействие парламентов бывших республик СССР? Как на очевидные центробежные процессы в СССР повлиял путч августа 1991 года? На эти вопросы Русской службе «Голоса Америки» в эксклюзивном интервью ответил Сергей Филатов – бывший первый заместитель председателя Верховного Совета России и глава администрации президента России Бориса Ельцина.
Данила Гальперович: Сейчас многие критики Бориса Ельцина говорят о том, что именно на российской власти лежит большая доля ответственности за распад Советского Союза. Как вы относитесь к этой критике?
Сергей Филатов: Я не считаю, что у российской власти есть какая-либо ответственность за это. Потому что после того, как случился ГКЧП, и до подписания Беловежских соглашений прошло четыре месяца. И за это время система была не в состоянии собирания, или в просто вялом состоянии – эта система активно разваливалась, и не с помощью России, а вопреки. Несмотря на то, что сохранился Горбачев, сохранилась система советского правительственного кабинета, все-таки шли процессы ухода республик из Советского Союза. И в этой ситуации, конечно, надо было спасать хотя бы славянскую его часть. Я думаю, не Ельцин был инициатором распада. Когда они собрались в Беловежье для того, чтобы договариваться, уже какие-то наметки, мне кажется, были для того, чтобы сохранить хотя бы славянскую часть – экономическую, политическую и военную. Поэтому я не думаю, что Ельцин виноват в этом процессе – сам процесс трудно было прогнозировать, хотя он был ожидаем.
Д.Г.: Вы были первым заместителем председателя Верховного Совета России в то время. Какова была реакция российских парламентариев на подписание Беловежского соглашения?
С.Ф.: Она была разная. Тем не менее, когда вопрос встал о принятии и подтверждении его, то практически Верховный Совет проголосовал «за». Это была уже коллективная ответственность. Потому что после ГКЧП все жили примерно в одинаковом ощущении. Все понимали, что, в общем, вся ответственность и в хозяйственно-экономической, и в прочей сфере ложится на Россию. И чем быстрее этот клубок был бы развязан, тем быстрее, скажем, мы начали бы восстанавливать жизнь в стране.
Д.Г.: Тем не менее, действительно, в Верховном Совете России были люди, выступавшие против Беловежских соглашений. Они потом сформировали основу для парламентского противостояния с Борисом Ельциным, продолжавшимся почти два года. Было ли в предложениях этих людей желание сохранения, а позже – восстановления СССР?
С.Ф.: Эти ребята всегда были в довольно острой оппозиции. Я никогда не понимал, чего они все-таки хотят. Мне кажется, они своей критикой, прежде всего, стремились развалить, затормозить какие-то процессы. Но у них не было, реально не было позитива. Я не помню никакого позитива, кроме жуткой, резкой и оскорбительной критики, которую они несли с собой. Поэтому мне трудно сказать, что они хотели восстановить. Они хотели, скорее всего, кого-то дискредитировать, кого-то наказать
Д.Г.: Где вы были сами во время заключения Беловежских соглашений? Что вы помните про декабрь 1991 года, во время Беловежья и после него?
С.Ф.: Мы, как обычно, работали, я о Беловежье узнал по звонку Бурбулиса (Геннадия Бурбулиса, в то время – государственного секретаря РСФСР – Д.Г.), когда он мне оттуда звонил, а председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов в это время был в Южной Корее с визитом. Мы потом разговаривали с вице-президентом Александром Руцким. Руцкой очень отрицательно отнесся к этому, взял трубку и звонил Горбачеву. Они долго разговаривали. И Горбачев понимал, знал о том, что в Беловежье подписывается такой документ. Единственное, что ему удалось, по-моему, сделать – это задержать Назарбаева, чтобы он туда не приехал. А может быть, Назарбаев сам решил не ехать, хотя обещал, что он будет там. И мои ощущения были такие же, о которых я сейчас сказал – чем быстрее эта канитель кончится, чем быстрее мы наладим какую-то систему власти и реформ, тем будет легче всем
Д.Г.: Между Ельциным и Руцким именно с этого момента, что называется, кошка пробежала?
С.Ф.: Между Ельциным и Руцким тогда уже давно кошка пробежала. Но я могу сказать, что Руцкой, конечно, был противником Беловежских соглашений – он был абсолютно советским человеком и по воспитанию, и по образованию, и по всем компонентам. Поэтому от него нельзя было ожидать поддержки в этом деле.
Д.Г.: А вы как-то взаимодействовали с парламентами других союзных республик? Потому что там же тоже ратифицировали Договор о создании СНГ. Узнавали, общались?
С.Ф.: Я с января 1992-го занялся созданием Межпарламентской ассамблеи СНГ, и она была создана. Потому что встал вопрос о том, что, имея общее культурное, экономическое и прочее пространство, необходимо иметь какое-то единообразие и нашего законодательства. Это было главное. Но, к сожалению, потом Межпарламентская ассамблея превратилась в картинную ассамблею, не рабочую. Это уже не моя вина. Это вина тех, кто руководил страной в то время, особенно наших парламентариев. Потому что надо было, безусловно, добиваться того, чтобы у нас было какое-то единообразие законодательства.
Д.Г.: Вы имеете в виду единообразие законодательства с другими республиками?
С.Ф.: Безусловно. Если мы СНГ создали, то это же Содружество независимых государств, у которых должны быть какие-то единые программы экономического развития, у которых, наверное, уголовно-процессуальные уголовные кодексы должны быть где-то близки, потому что открыты абсолютно границы, и так далее. Целая серия проблем, которые были едиными для нас для всех. Но каждый принимал законы по своему вкусу.
Д.Г.: Идея некоего единообразия законодательства в странах СНГ – это было только ваше мнение, или оно разделялось руководством страны?
С.Ф.: Процессы шли параллельно – создавалось и совершенствовалось само СНГ, и параллельно создавалась и совершенствовалась Межпарламентская ассамблея. ИМежпарламентскую ассамблею практически все, кто вошел в СНГ, одобрили, все в нее вошли. И все основные положения, о которых я говорил, были одобрены. Но более сильная система, конечно, была та, которая состояла из самих руководителей стран СНГ. И здесь, мне кажется, не было такого общего понимания, что процесс должен быть единым.
Д.Г.: То есть, на парламентском уровне были более интеграционные идеи, чем те, которые потом звучали на саммитах СНГ?
С.Ф.: Мне кажется - да. Потому что сами руководители СНГ больше всего были озабочены тем, чтобы не построить вновь Советский Союз. Это была главная идея и Украины, и Узбекистана, которые особенно остро ставили такой вопрос. А у парламентской ассамблеи была другая идея все-таки – приблизить наши законодательства, сделать их общими или близкими, по крайней мере, по всем вопросам нашего развития. Но одна ассамблея не может эти вопросы решить. Она должна, безусловно, была решать это вместе с лидерами СНГ. Поэтому я и говорю, что она в конечном итоге превратилась в показную ассамблею.
Д.Г.: Сейчас, через 25 лет, какое у вас ощущение от того, что Советского Союза не стало? Это ощущение, что события шли естественным ходом, или, скажем, это было чем-то, что можно было предотвратить?
С.Ф.: Это можно было предотвратить на более раннем этапе, когда Горбачев еще делал свои преобразования и реформы. Когда он увидел – а он должен был это увидеть – что грядет катастрофа, надо было делать крутой вираж. Он этого не сделал и дал возможность завладеть ситуацией своим оппонентам, которые, на самом деле, и привели к такому развалу. Что запахло развалом, было видно раньше, не в 1989-1990 годах, а когда впервые об этом заговорили балтийские республики. Потом об этом начали говорить и другие. Он надеялся на то, что люди поймут, и надеялся на армию. Но его военные акции, которые были в Грузии, в Баку, в Фергане, на самом деле, вели не к устрашению или утихомириванию бунтующих, а к расколу и гражданской войне. Потому что это была бы межнациональная война, чего страшнее не бывает. И когда мы в спокойной атмосфере, не ожидая ничего, в 1991 году получили ГКЧП, то стало понятно, что у Горбачева сил нет, да он и сам отстранен был от всего. А Борис Николаевич Ельцин не имел возможности, вообще говоря, заниматься сохранением СССР, да и не хотел этим заниматься.
