10 апреля российский правозащитный центр «Мемориал» сообщил, что Оюба Титиева, чеченского правозащитника и главу грозненского отделения этой организации, несколькими днями раньше перевели из СИЗО в колонию-поселение. Оюб Титиев, который находится в заключении с января 2018-го, был приговорен в марте этого года к четырем годам лишения свободы в колонии по обвинению в хранении наркотиков – обвинению, по мнению многих юристов и правозащитников, полностью сфабрикованному чеченскими правоохранительными органами.
Коллеги Оюба Титиева считают, что главу их чеченского отделения лишили свободы за правозащитную деятельность, и он является политзаключенным.
За день до того, как стало известно о переводе Оюба Титиева в колонию, «Мемориал» признал политзаключенными украинских моряков, которые были захвачены Россией в Керченском проливе.
И в случае Оюба Титиева, и в случае украинских военных, по мнению «Мемориала», уголовное преследование имеет политическую подоплеку: в первом случае с помощью обвинения «по наркотическому делу» есть попытка прекращения правозащитной деятельности, во втором – попытка не признавать за украинскими военнослужащими их очевидный, по мнению многих, статус военнопленных.
Связующим звеном между двумя этими делами можно назвать известного российского адвоката Илью Новикова: он занимается защитой Титиева, а также входит в команду адвокатов, защищающих украинских моряков.
О том, в какой стадии сейчас находятся обе эти истории, и насколько Крым напоминает Чечню в смысле соблюдения законности, Илья Новиков рассказал в эксклюзивном интервью Русской службе «Голоса Америки», организованном при содействии Free Russia Foundation.
Данила Гальперович: Что можно сейчас сказать о деле украинских моряков? Возможно ли, что официальная Москва признает тот статус, который сами моряки для себя заявили, и который поддерживается очень многими иностранными государствами и организациями – статус военнопленных?
Илья Новиков: Часто те, кто обращается к нам за комментариями по этому делу, как правило, неточно понимают, в чем заключается позиция защиты по этому вопросу. Нам либо говорят: «Вы говорите абсурдные вещи – что они военнопленные, а войны же нет. Зачем вы врете?» Либо – «вы говорите, что они военнопленные, и их надо отпустить. Как это отпустить военнопленных? Тогда уж, когда кончится война, тогда и отпустить». Это не то, что мы говорим. Отпустить их немедленно Россия должна не потому, что они военнопленные, а потому что они невиновны в том, в чем их обвиняют. Позиция российской стороны заключается в том, что это обычное уголовное дело, эти люди – обычные подозреваемые, обвиняемые, обычные преступники, и «нечего здесь разводить политику». В рамках этого подхода мы можем вполне уверенно говорить, что состава преступления, предусмотренного статьей Уголовного кодекса России «о незаконном пересечении границы», здесь нет. Отпустить их должны не по каким-то отвлеченным соображениям, а именно поэтому.
Что касается статуса военнопленных – уверен, что никто этого не планировал с российской стороны. Необратимой ситуация стала в тот момент, когда по приказу адмирала Медведева (Геннадий Медведев – вице-адмирал, начальник береговой охраны Пограничной службы Федеральной службы безопасности России – Д.Г.) с российского пограничного корабля «Изумруд» открыли огонь из автоматической пушки по украинскому катеру «Бердянск». В результате трое украинских моряков получили ранения. И ни в тот момент, когда российские пограничники открывали огонь, ни в тот момент, когда они высаживала абордажную партию на «Бердянск» и другие корабли, ни тогда, когда моряков привезли в Керчь и там арестовали – никто вообще не думал о том, что эта ситуация может как-то быть связана с Женевской конвенцией о статусе военнопленных. Тем не менее, когда мы, юристы, стали ситуацию изучать, оказалось, что критерии, прописанные в Женевской конвенции в 1949 году, которыми определяется статус военнопленного и с которыми согласился СССР, а потом в порядке правопреемства – Россия и Украина, они на 100% применимы к этой ситуации. Военнопленным считается военнослужащий страны-участницы Женевской конвенции, который попал во власть противной стороны в результате вооруженного конфликта, независимо от того, была объявлена при этом война или не была. Это наш случай. Обстрел «Бердянска» с российской стороны, когда, по нашим данным, было выпущено больше тысячи снарядов из автоматической пушки – это, конечно, вооруженный конфликт. Я не знаю, как это можно интерпретировать по-другому.
Д.Г.: Что следует из этой интерпретации?
И.Н.: Из этого следует, что Россия не может их держать в тех условиях, в которых она фактически держит. Конвенция по обращению с военнопленными предусматривает, что военнопленных нельзя держать в помещениях тюремного типа – а они находятся в СИЗО «Лефортово». Их нельзя отделять одного от другого – а они все сидят по отдельным камерам. Им нельзя запрещать носить их военную форму – а им всем запрещено носить военную форму, у них ее изъяли, как только доставили в «Лефортово». Им должны выплачивать денежное содержание, исчисляемое в швейцарских франках – может быть, и маленькие суммы, но это вопрос принципа. С ними должны обращаться сообразно их званию и возрасту. Все это Россией не делается. Это не значит, что если бы Россия действительно озаботилась тем, чтобы построить лагерь для военнопленных, соответствующий тем условиям, которые определены конвенцией, соблюсти все остальные условия, и при этом все еще продолжала преследовать их в уголовном порядке, то все были бы от этого счастливы. Но наша задача как юристов – использовать все факты и всю совокупность правовых норм, как национальных, так и международных, которые могут послужить интересам наших доверителей. Поэтому мы, публично комментируя это дело, формулируя нашу позицию, которую мы доносим до судей, до следователей, исходим и из того, и из другого: что они невиновны в смысле Уголовного кодекса, и что с ними не должны обращаться, как с ними обращаются сейчас, исходя из международного права.
Д.Г.: Россия подчеркнуто не признает украинских военных военнопленными и рисует их «уголовниками», почему? Потому что она действительно хочет таким образом показать, что войны с Украиной не существует? Или она хочет сказать, что Украина не является самостоятельной страной, обладающей всеми суверенными правами, в том числе правом на свою армию, правом на то, что ее военнослужащие, будучи захвачены в результате конфликта, становятся военнопленными?
И.Н.: Мое впечатление, которое я вынес из последних пяти лет, в течение которых я занимаюсь, в том числе, делами украинских политзаключенных, состоит в том, что единственная аксиома, из которой исходят российские руководители в подобных ситуациях, единственный сигнал, если угодно, который они хотят кому-то передать, – это то, что они никогда не ошибаются, никогда не отыгрывают назад, не признают ошибку, и что они могут себе это позволить. Ситуация стала необратимой, как я сказал, в момент обстрела и ранения. Я более чем уверен, что человек, который приказывал это сделать, не держал в голове таких последствий. А дальше ситуация стала развиваться естественным образом. И направить ее по другим рельсам, нежели дать ей дойти до того состояния, в котором она находится сейчас – вот это требовало бы принятия отдельного решения. А не признавать их военнопленными – это как раз естественное для их обычного поведения развитие.
Д.Г.: Другое громкое дело, которым вы занимаетесь, и по которому уже вынесен приговор – это дело Оюба Титиева. Как вам кажется, насколько всемогущими себя в этом деле чувствуют власти Чечни? Зачем они на это пошли?
И.Н.: Мы не можем знать, что творится в голове властей Чечни. То, о чем говорил сам Оюб в судебных прениях, – это, с одной стороны, месть за его работу, с другой стороны –стремление ее пресечь. Его работа заключалась в том, что он собирал факты об исчезновениях людей в Чечне. Если называть это своими именами – по сути, об убийствах. Титиев пришел на должность главы чеченского «Мемориала» после убийства Натальи Эстемировой. Это было ровно 10 лет назад, в 2009 году. Он понимал, что идет заниматься непростой и небезопасной работой. 9 января 2018 года его машину остановили курчалоевские полицейские, остановили без понятых, подбросили ему пакет наркотиков, привезли его в отдел полиции. После того, как Титиев отказался подписать признание, ему сказали: «Раз ты хочешь по закону – сейчас будет по закону». Его машину отвезли на то же самое место второй раз, привезли понятых, изъяли наркотики под протокол и снова привезли в отделение полиции.
Проще всего понять, кто в это истории прав, а кто нет, проверив камеры наружного наблюдения внутри и вокруг Курчалоевского РУВД – потому что полиция настаивает, что машину Титиева в тот день в отделение привозили один раз, что первого привоза не было, и второй был единственным, а Титиев настаивает, что приезжали два раза. Так вот – все 15 камер, как установленные в самом отделении полиции Курчалоевского РУВД, так и установленные в банке, установленные на частных домах, в тот день, по сообщениям следователей, не работали. Из этого независимый наблюдатель уже может сделать какие-то выводы для себя – кто на самом деле говорит правду. К делу Титиева было приковано огромное внимание. Несмотря на то, что правилами безопасности многих европейских посольств сотрудникам не рекомендуется ездить на Северный Кавказ, на многих заседаниях суда в Чечне присутствовали европейские дипломаты. Титиева за время, пока он находился под стражей, наградили двумя престижными международными премиями в области защиты прав человека. Оюб был признан виновным и приговорен к 4 годам в колонии поселения, максимально же по этой статье ему грозило 10 лет лишения свободы в колонии общего режима. Многие считают, что мы должны быть счастливы таким результатом, поскольку по российским стандартам это очень гуманное наказание. Я не могу сказать, что мы счастливы. Мы не отказываемся от того, что было сказано по ходу прений – мы настаиваем на том, что Титиев прав, что он не виновен в том, в чем его признал виновным суд.
Д.Г.: Вы занимаетесь украинскими политзаключенными, вы занимаетесь украинскими военнопленными, вы занимались Оюбом Титиевым. У вас есть возможность сравнить эти ситуации – чеченскую и крымскую? Является ли пренебрежение к закону в этих регионах чем-то выдающимся, из ряда вон, или мы можем говорить о том, что это своего рода регионы-флагманы, но процессы в России везде более-менее одинаковые?
И.Н.: Конечно, из Крыма и Чечни приходят сообщения об уголовных делах, которые выглядят выдающимися, вопиющими по сравнению со средним российским фоном, но это совершенно не значит, что ситуация в России значительно лучше, чем в этих местах. Совсем недавно в Псковской области воспроизвели ситуацию Титиева: там местному правозащитному активисту подбросили наркотики – уже после того, как он сообщил публично, что полиция угрожала подбросить ему наркотики! Это требует очень циничного отношения со стороны полиции. Понятно, что человек, которому пригрозили это сделать, и который сообщил об этом публично, как минимум, наверное, не будет носить наркотики с собой, даже если они у него были до этого. А там не постеснялись это сделать. Я бы сказал, что, к сожалению, ситуация в России движется в том же направлении. И Крым, и Чечня не являются чем-то исключительным.
Д.Г.: В том же направлении – это в каком?
И.Н.: В фильме «Кавказская пленница» было соответствующее случаю выражение: «Эта история случилась в одном районе, но мы не будем говорить – в каком, чтобы не обижать другие районы, в которых могла случиться точно такая же история». Эта формула вполне точно описывает то, что происходит с политически мотивированными уголовными делами на всей территории России. Мы привыкли к тому, что из Чечни и Крыма поступают наиболее вопиющие сообщения. Но инструментарий и возможности, которыми располагает полиция и спецслужбы во всех других регионах, принципиально точно такие же. И мы видим, что с каждым годом люди, которые организуют эти политически мотивированные репрессии, все меньше и меньше стесняются огласки. Огласка, которая раньше была сдерживающим фактором, перестает работать. В этом отношении тенденция по всей России одинакова.
