МОСКВА – Член панк-группы Pussy Riot Мария Алехина, в 2012 году приговоренная к заключению за акцию группы в Храме Христа Спасителя, а после освобождения в конце 2013 года занявшаяся правозащитными и медийными проектами, недавно побывала с длительной поездкой в Соединенных Штатах. Вернувшись в Москву, Мария встретилась с корреспондентом Русской службы «Голоса Америки», чтобы поговорить о важных для России и Америки вопросах – от положения заключенных в российских тюрьмах до президентских выборов в США.
Данила Гальперович: Вы только что вернулись из США. Что это была за поездка, что там удалось повидать и сделать?
Мария Алехина: Мы были в Штатах примерно три недели, в семи городах с серией лекций, это были выступления в университетах и на театральных площадках. Мы рассказывали про деятельность нашей правозащитной организации «Зона права», которую мы открыли, когда освободились с Надей из колонии, и которая сейчас уже достаточно сильно выросла. У нас еще есть средство массовой информации, «Медиазона», о нем рассказывали тоже. Кроме того, мы говорили о тех политических заключенных, которых мы защищаем, в частности, о нашем друге, художнике Петре Павленском, который сейчас находится по обвинению в вандализме в московском СИЗО. Мы считаем, что та поддержка, совершенно феноменальная поддержка, которая оказывалась людьми во время нашего процесса, должна быть как бы передана дальше по отношению к тем людям, которые находятся до сих пор за решеткой. И мне кажется, что это была довольно удачная поездка – люди в США, действительно, очень проникаются теми делами, которые сейчас есть в России: дело Ильдара Дадина, дело «6 мая», которое длится вот уже 4 года. Смысл в том, чтобы разбить этот «железный занавес», который пытается построить наша власть, говоря о том, что это внутреннее дело России – мы так не считаем, мы считаем, что культурное сообщество должно быть неким противовесом этому, должно бороться за других заключенных, в принципе, за наше право говорить вместе в независимости от границ.
Д.Г.: Что сейчас из себя представляет Pussy Riot? Многим показалось, что вы теперь как-то по отдельности.
М.А.: Я думаю, что Pussy Riot перестала быть группой с каким-то определенным количеством людей в тот момент, когда сняли маски с нас троих. Это уже тогда в концептуальном смысле перестало быть полностью анонимным проектом, и стало проектом живых людей, которые вкладывают в это свои силы, которые меняют его, которые делают песни. Все те, кто надевал «балаклавы» и сочинял песни, пока нас судили, по моему мнению, также являются Pussy Riot. А что касается нас троих, меня, Нади и Кати (Надежды Толоконниковой и Екатерины Самуцевич – Д.Г.), и судьбы, которая сопровождала нас во время и после тюремного срока, то она складывается в одном поле. У нас с Надей и Петей (Петром Верзиловым, мужем Надежды Толоконниковой – Д.Г.) есть «Зона права» и «Медиазона», есть совместные творческие проекты, есть и проекты отдельные.
Д.Г.: А с Екатериной Самуцевич тоже есть что-то совместное? Вы общаетесь?
М.А.: Мы виделись пару раз. Первый раз – когда я только освободилась, мы увиделись в Новый год 31 декабря 2013 года. И с тех пор мы виделись еще раз в августе 2015-го. Насколько я знаю, Катя мыслила Pussy Riot как анонимный проект, она является тем человеком, который развивал там феминистскую линию. Насколько я знаю, у нее не сильно поменялись ее убеждения. Мне кажется, она может делать какие-то работы, и думаю, если сделает, мы это увидим.
Д.Г.: Какие проекты сейчас у вас главные?
М.А.: Есть несколько вещей, которыми я занимаюсь. Я уже говорила о Павленском. Мы показывали в Штатах его работы, рассказывали о том, что Петя начал их делать, когда судили нас. Когда только начался наш суд, он зашил себе рот, и во многом эта акция являлась олицетворением цензуры, которая сильно стала возрастать во время нашего дела. Дальше, в 2013-2015, годах ситуация усугублялась, и Петя являлся тем человеком, который это все предсказал. Сейчас очень важно сделать кампанию по поддержке Павленского и освещению его работ на Западе. Я хотела, чтобы люди, особенно связанные с искусством, знали о его работах. Петя находится в довольно сильной конфронтации с тюремным начальством. Мы виделись последний раз недавно на суде. Там, действительно, довольно жесткие условия, и, поскольку он отказывается от режима, то на него довольно сильно давят. Практически все его сокамерники работают на администрацию, там есть попытки угроз, попытки «развода» на какие-то показания именно в камере. А поскольку камера – это такая штука, из которой невозможно выйти, то это очень мощное давление: это не следователь, который приходит раз в пару месяцев, не допрос, который происходит раз в неделю. Это, действительно, каждый день, круглосуточно. Мне кажется, что безопасность – это такая вещь, которую нам необходимо обеспечивать заключенным. Также – дело антифашиста Алексея Сутуги, который уже осужден и находится в колонии. У него очень плохо со здоровьем, он находится в штрафном изоляторе уже больше 40 дней. Это холодный каменный мешок. Его родственники обратились за помощью в освещении дела и в юридическом плане. Для меня всегда задачей первой важности являются вещи, связанные с жизнью человека. Если чей-то жизни угрожает опасность, то я отодвину все остальные дела.
Д.Г.: Сейчас политическая жизнь в США пропитана предстоящими президентскими выборами, много всего происходило как раз тогда, когда вы там были. Приглядывались ли вы сами к этой кампании? Может быть, есть уже мнение о фаворитах?
М.А.: Да, очень много там всего сейчас происходит вокруг кампании. Практически у всех, кого я встречала в Нью-Йорке (а я там была с выставкой), были вопросы про Трампа. Трамп является человеком, симпатизирующим Путину, и по сути не сильно от него отличающимся. Они, казалось бы, противоположны: Трамп очень жесткий капиталист, а Путин, напротив, заигрывает с советской эстетикой, но по факту наглого, беспринципного и не ставящего себе границ способа властвовать они достаточно похожи. И я сказала там о том, что, если вы хотите собственного Путина, вы можете голосовать за Трампа, но я бы не очень советовала это делать, потому что сейчас вы можете посмотреть на происходящее в России, и это не лучшее, что может произойти со страной, особенно с такой большой страной. Действительно интересно, кто от демократической стороны пройдет и будет соревноваться с Трампом. Я очень симпатизирую Берни Сандерсу. Мы много смотрели дебаты. Мне кажется, те темы, которые он поднимает, и как он их поднимает – это очень важно сейчас для Америки. Заявления о бесплатном образовании, медицине, какие-то базовые социальные вещи и, в принципе, представление об Америке как о социальном государстве, поддержка со стороны ребят из «Оккупай Уолл-Стрит», которых мы довольно хорошо знаем, это все очень хорошие вещи. И, конечно, мне было бы интересно, если бы соревновались Трамп с Сандерсом.
Д.Г.: Вы приехали в Москву к маршу памяти Бориса Немцова и участвовали в нем. Прошел год, как Бориса убили. Что вы думаете о следствии, и о том, как власть сейчас, на протяжении этого года после убийства, общается с оппозицией в России?
М.А.: Я думаю, что убийство Немцова – это некая точка невозврата, когда наиболее ясно власть дала понять: ценой ваших протестов теперь будет ваша жизнь, если что, вне зависимости от того, чьими руками это будет сделано – будет ли это сделано руками ФСБ, руками Кадырова, еще чьими-то руками – это будет сделано, если что, и не где-то там в лесу, а у стен Кремля. На мой взгляд, это серьезный жест. Про расследование лучше всего сказал Илья Яшин, который сделал доклад о Кадырове. Мне кажется, этот доклад должен распространяться именно на Западе. Мы сейчас уже можем говорить об усилении репрессий – например, дело Дадина. Это действительно беспрецедентное дело, такого не было до этого момента: человек поехал на три года в колонию за то, что три раза постоял с плакатом против войны. Уже мы можем говорить о той ситуации, в которой мы работаем и протестуем, зная о том, что мы можем быть, как минимум, сильно избитыми. НОД («Национально-освободительное движение», провластная организация уличных активистов в России – Д.Г.) и прочие – это боевые отряды, которые созданы для того, чтобы решать ситуацию «по-быстрому», это уже даже не ОМОН. Мы живем в этом. Я не думаю, что такое можно было бы представить, скажем, в начале 2012 года.
Д.Г.: Еще вопрос про Павленского. Все-таки, мы можем утверждать, что поджог дверей в любой структуре государственной безопасности любого государства повлечет за собой какие-то репрессивные действия. Как тут правильно реагировать людям, которые, с одной стороны, понимают его высказывание, с другой стороны, понимают, что это высказывание явно приходит в противоречие с государственными порядками?
М.А.: Я думаю, что ситуация очень простая: нужно посмотреть на государство, в котором это происходит, и, соответственно, на работу той спецслужбы, двери которой горят, и все сразу становится понятно. Это произошло не в какой-то другой стране, это произошло в России. Собственно, Путин, против которого мы все выступаем, является продуктом этой службы, по сути, приведшей его к власти. Мне кажется, что стоит говорить в гораздо большей степени о символизме этого жеста. Потому что, мне кажется, если бы Петя действительно готовил бы что-то, что подвергает опасности чьи-то жизни, то, разумеется, он бы не был Павленским, он не был собой. Очень важны его слова, которые он повторял в течение двух заседаний суда: он требует переквалификации обвинения на «терроризм», он продолжает быть художником, уже находясь за решеткой. Потому что власть, которая дала Сенцову двадцать лет заключения и Кольченко – десять, она дала им эти сроки как борцам, как протестующим, как активистам, а не как художникам. И в какой-то степени она впадает во фрустрацию, когда сталкивается с Павленским, который говорит – да, конечно, сажайте меня, дайте еще больше, дайте самую жесткую статью, дайте терроризм. И здесь, мне кажется, говорить о том, что мы выступаем за немедленное освобождение, или что-то подобное – это не тот случай. Мы просто – за. Мы на этой же стороне. Мы поддерживаем этот жест. Разумеется, мы сейчас работаем с тем, чтобы с ним ничего не случилось, пока он за решеткой.
Д.Г.: Как вы думаете, в обозримом будущем в России что-то изменится, или ситуация, сложившаяся в последние 2-3 года, будет неизменной?
М.А.: Мне кажется, в России уже все меняется. Говорить о том, что Россия такая же, как она была в конце 2011 – начале 2012 года, абсолютно нельзя. Страна меняется, она меняется и нами, и властью. Здесь, мне кажется, качество этих изменений зависит от нас, если говорить о нас, а власть сама за себя должна отвечать. Я считаю, что те люди, которые сейчас делают что-то, являются героями. Потому что, фактически, все те институты, инструменты, которыми могут действовать активисты, правозащитники, оппозиционеры в демократических странах, они вычищены в России, просто выжжены. Но, несмотря на это, мы что-то делаем, а значит, если ты что-то делаешь, в любом случае все меняется.
