«Демократизация с ее полнотой и соревновательностью должна вернуть нашей… жизни… необходимую динамичность и творческий характер, ликвидировав бюрократический, ритуальный, официально-лицемерный и бездарный стиль, который занимает сейчас в ней столь большое место»…
Эти слова были написаны сорок лет назад. Тогда, в марте 1970-го, Андрей Дмитриевич Сахаров, Валентин Федорович Турчин и Рой Александрович Медведев обратились с письмом к «руководителям партии и правительства». Два физика и историк попытались убедить лидеров КПСС в необходимости демократических преобразований.
Как звучат сегодня – спустя почти два десятилетия после распада СССР – идеи, сформулированные в этом документе, появившемся в самом зените брежневской эпохи? Этот вопрос можно отнести как к прогнозам ученых, предрекавших застой системе, не допускающей свободы информации, так и к историческим судьбам советской научной интеллигенции, сыгравшей столь важную роль в борьбе за перемены. Русская служба «Голоса Америки» решила адресовать его первому заместителю главного редактора радиостанции «Эхо Москвы» Сергею Бунтману.
Алексей Пименов: Сергей Александрович, решены ли в сегодняшней России проблемы, на которые авторы письма пытались обратить внимание советского руководства в 1970 году?
Сергей Бунтман: Частично – да. По тем временам это было довольно смелое письмо… Ведь это было обращение именно к руководству страны – причем с требованиями, которые оно выполнить не могло. Хотя бы в силу инерции…
За прошедшие годы мы далеко продвинулись на пути к нормальному обществу. Все его базовые принципы декларированы – в том числе и на конституционном уровне – и частично обеспечены. Законодательно отменена цензура. И то негативное, что происходит в этой сфере сегодня, происходит не по закону, а по понятиям, по договору и пониманию.
Самое неприятное, что в сегодняшнем обществе распространено понимание сложившихся правил игры, приводящее к самоцензуре, к равнодушию, к нежеланию брать на себя ответственность. На мой взгляд, сегодня надо выдвигать новые требования, а лучше не выдвигать требования, а – брать…
А.П.: Тогда, в семидесятых годах, с политическими требованиями выступали представители интеллигенции, в частности – интеллигенции научной. Кому эта роль принадлежит сегодня?
С.Б.: Изменилось все общество; изменилась и роль интеллигенции. Ведь в брежневские времена интеллигенция – не только научная, а интеллигенция вообще, – представляла собой ядро диссидентского движения. И в частности – ту часть движения, которая требовала от государства соблюдения декларированных государством прав.
Конечно, нечто подобное есть и сегодня. Но в наши дни, как мне кажется, необходимо другое. Интеллигенции, созданному и успевшему уже разрушиться политическому классу или политическим партиям, от которых уже остались рожки да ножки бессмысленно выступать с какой-то новой инициативой ... Ведь сейчас, точно так же, как и тогда, декларации о необходимости движения вперед, о модернизации, об инновациях, о новом обществе, о чем угодно, наталкиваются на сопротивление системы, созданной теми же самыми людьми, которые все это декларируют.
Даже если предположить, что президент Медведев искренен в своих декларациях, защитные механизмы властной вертикали препятствуют любому решению, которое идет против этой вертикали. Это напоминает фильм «Робот- полицейский»: осуществлять полицейские функции можно лишь в том случае, если не вредишь корпорации….
Правда, это скорее ситуативное сходство. Тогда, в семидесятом году тоже наступил своего рода коллапс… Разумеется не советской системы. После некоторого освобождения и легкой модернизации хрущевских времен были закрыты очень многие шлюзы, которые открылись при Хрущеве, что продемонстрировало неработоспособность системы и показало, что ее требуется менять целиком.
Сегодня мы не дошли еще до того пункта, когда надо кардинально менять устройство общества. Потому что в обществе еще теплятся воспоминания о том, что было сделано в девяностые годы.
А.П.: Какими вам видятся сценарии дальнейшего развития России?
С.Б.: Здесь есть два возможных пути: или руководство страны все-таки начнет ломать систему – и тогда важно это подхватить – с сознанием того, что на законодательном уровне мы все-таки свободные люди. Другой путь – оказывать давление на власть и объективным образом возвращаться к демократизации системы.
А.П.: Как вы полагаете, рассчитывали ли Сахаров, Медведев и Турчин на какое-то понимание со стороны адресатов?
С.Б.: Думаю, что как люди умные и прозорливые они не могли на это рассчитывать. Тем не менее, Сахаров, Медведев и Турчин посчитали своим долгом обратиться к руководству страны, чтобы показать всю очевидность кризиса. Они не становились в позу: дескать, мы говорим, а нас не слышат. Тем самым они научно констатировали невозможность реорганизации системы изнутри. Но попытку сделать это они предприняли.
А.П.: Вернемся к судьбе интеллигенции – и в частности, интеллигенции научной. Вы сказали, что в те далекие времена она представляла собой ядро общественного движения. Где это ядро сегодня?
С.Б.: Не знаю, где сегодня эта социальная сила. Не знаю, чье слово может быть весомым. Все понятия размыты. Позицию государства можно сформулировать так: «говори и делай, что хочешь, только не участвуй в управлении страной». Что же касается научной интеллигенции, то ведь многим казалось, что и в обстановке свободы может существовать советская модель, хоть как-то обеспечивавшая науку и образование… Так сказать, советская власть, но только хорошая, свободная…
Но это невозможно. Произошла историческая ошибка: интеллигенция – такая, какая существовала и в Советском Союзе, и в дореволюционной России – не могла больше существовать в прежнем виде. И переустраивается она гораздо медленнее, чем сферы материальные… Мы только сейчас начинаем видеть многие процессы, которые могут привести к свободному существованию науки. Потому и произошло смещение общественной роли научной интеллигенции – до полного ее размывания.
