«Если бы после сараевского убийства между столицами европейских держав существовала хорошая телефонная связь, то Первой мировой войны могло и не быть», – сказал корреспонденту Русской службы «Голоса Америки» американский политолог Пол Гобл.
«Войны, – пояснил он, – можно разделить на два вида. В одних случаях войну развязывает одна сторона – полагая, что имеет возможность достичь своих целей путем агрессии. (Например, Вторая мировая война, когда Гитлер вознамерился взять реванш за поражение Германии в Первой мировой, а заодно перекроить карту Европы.)
Но есть и другая категория – когда никто, по существу, воевать не хочет, но неспособность уразуметь смысл происходящего заставляет каждую из сторон допускать просчеты, а в конечном итоге – ведущие к войне, для которой уже потом приходится искать оправдание».
«К тому же, – продолжает Гобл, – поскольку всем ясно, что последствия крупномасштабной войны будут чудовищны, большинству людей она кажется немыслимой. Но это не значит, что к ней нельзя скатиться – просто из-за неумения разговаривать с другой стороной. А с появлением ядерного оружия подобное становится не менее, а более вероятным».
О ядерном оружии в 1914-м никто не задумывался (пророческие стихи Андрея Белого («Мир рвался в опытах Кюри/ Атомной лопнувшею бомбой,/ На электронные струи / Невоплощенной гекатомбой») будут написаны семь лет спустя.
Умонастроение, однако, преобладало именно такое.
«Это – времени дух. Все культурно. Пока – нетревожно.../ Где им взяться, тревогам. Устойчиво чист небосвод.../ Младший Либкнехт пугает войной. Но война – невозможна./ Как теперь воевать, если есть на земле пулемет?!» – писал, характеризуя это умонастроение, Наум Коржавин.
К пулеметам дело, впрочем, не сводилось. «В Европе уже давно не было больших войн», – напоминает профессор Уэллсли Колледжа (Бостон) историк Нина Тумаркин. «Вдобавок, – подчеркивает она, – несмотря на соперничество между европейскими державами, торговые связи между ними так были прочны и интенсивны, что казалось: какая уж тут война?»
Убийство с последствиями
При ближайшем рассмотрении картина усложняется. «Конфликта, разросшегося до четырехлетней войны, действительно не хотели, – уточняет сотрудник московского Института славяноведения и балканистики РАН Александр Силкин, – но к конфликту с Сербией Австро-Венгрия явно стремилась. Летом 1914-го она вознамерилась «всего лишь» наказать Сербию за сараевское убийство (убийство членом сербской революционно-националистической организации «Молодая Босния» прибывшего в столицу Боснии и Герцеговины австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда и его жены) – ГА). Но ведь нетрудно было догадаться, что конфликт с Сербией не обойдется без вовлечения в него Петербурга…»
«Конечно, – подчеркивает историк, – покушение на Франца-Фердинанда не было случайностью: оно планировалось. Было ли оно задумано сербским правительством, или это был заговор, который – вопреки воле сербского политического руководства – поддерживали тайные организации «Черная рука» и «Объединение или смерть»? Я придерживаюсь второй точки зрения: сербская военная разведка действительно участвовала в заговоре, снабжала заговорщиков оружием, и несет ответственность за убийство. Но ведь разведслужбы нередко стремятся к самостоятельности от политического руководства – и не только в Сербии. Не забудем, что и тогдашняя династия – Карагеогиевичи – в 1903 году также сменила на престоле Обреновичей в результате заговора. Да, сербское политическое руководство не контролировало в должной степени армию, разведку, офицерский корпус. Но возложить на сербскую элиту ответственность за мировую войну – явное преувеличение…»
Национальность как инструмент мобилизации
Невообразимое произошло – и стало историей. Результат: четыре рухнувших империи (Австро-Венгерская, Германская, Османская и Российская. Для трех – Австро-Венгерской, Османской и Российской – это означало и территориальный распад.
На развалинах империй возникали национальные государства. Да и послевоенное мирное урегулирование в Европе осуществлялось под лозунгом национального самоопределения. А два десятилетия спустя началась Вторая мировая война.
«Принцип национального самоопределения не так-то просто воплотить в жизнь, – констатирует Пол Гобл. – В первую очередь: как проводить границы там, где население является смешанным? Где даже в одном селении могут проживать несколько этнических групп? А ведь именно так обстояло дело по всей Восточной Европе, особенно на Балканах».
«Югославия также возникла под лозунгом национального самоопределения, – подчеркивает Александр Силкин. – Точнее – единства трех народов: сербов, хорватов и словенцев (о других народах будущей Югославии в ту пору речь не шла). Конечно, их элиты могли кривить душой, но они это провозгласили. Государство сербов, хорватов и словенцев было создано. Но сразу же в нем обострились национальные противоречия: тезис о единстве оказался иллюзией».
Почему? «Народы, входившие в состав государства, веками жили по разным законам и тяготели к разным цивилизационным центрам, – поясняет Александр Силкин. – Их политические элиты эксплуатировали существовавшие противоречия для мобилизации масс, т.е. в конечном счете – для увеличения собственного политического веса. С этой точки зрения, национальные лозунги были самыми востребованными. Оттого-то элита каждого народа и не желала идти в этом вопросе на компромисс».
Политика, опрокинутая в прошлое
«Первая мировая война отбрасывает тень и на сегодняшние события, – подчеркивает Пол Гобл. – Распад империи – не такая уж редкость в мировой истории. И, разумеется, на каждого выигравшего в таких случаях находится и проигравший. Кое-кто приходит к убеждению, что раньше было лучше и что неплохо было бы восстановить старый порядок. А новое положение дел, как правило, вызывает недовольство у народа, прежде цементировавшего империю».
Одна из иллюстраций тому – процессы, развернувшиеся в России после распада СССР, считает аналитик. «В последние пять лет стало ясно, что многие высокопоставленные лица здесь попросту не признают чьего-либо национального самоопределения», – поясняет он.
Тут-то и призывается на помощь историческая память. В том числе – о Первой мировой.
«На протяжении последних пяти лет Путин стремится представить Россию как одну из держав-победительниц, – отмечает Нина Тумаркин, – хотя в действительности Первая мировая война закончилась для России бедственным Брестским миром».
«В выступлении Владимира Путина при открытии памятника героям Первой мировой на Поклонной горе говорится не только о «несчетных примерах личного мужества и воинского искусства, истинного патриотизма российских солдат и офицеров, всего российского общества», но и о том, что «Россия сделала все, чтобы убедить Европу мирно, бескровно решить конфликт между Сербией и Австро-Венгрией», – продолжает Тумаркин.
«Вымысел»! – считает историк.
Другое новшество – уподобление Первой мировой войны – Второй. «Чем Вторая мировая война отличается от Первой, по сути, непонятно, – говорил Владимир Путин в одном из выступлений. – Никакой разницы на самом деле нет. Но я думаю, что замалчивали ее не потому, что ее обозвали империалистической, хотя речь шла прежде всего о геополитических интересах стран, вовлеченных в конфликт. Замалчивали ее совсем по другим причинам. Мы почти не задумываемся над тем, что произошло. Наша страна проиграла эту войну проигравшей стороне. Уникальная ситуация в истории человечества! Мы проиграли проигравшей Германии. По сути, капитулировали перед ней, а она через некоторое время сама капитулировала перед Антантой. И это результат национального предательства тогдашнего руководства страны. Это очевидно, они боялись этого и не хотели об этом говорить, и замалчивали это, и несли на себе этот крест»».
Пол Гобл не находит эту интерпретацию убедительной. «Между двумя мировыми войнами, – констатирует он, – огромные различия. Первая – конфликт между империями, между династиями – приведший к распаду этих империй. Вторая – попытка национальных государств перекроить границы с соседями и добиться господства – во имя определенной идеологии. Причем противостояли этой попытке как демократии, так и диктатура, которые не хотели, чтобы фашизм восторжествовал».
«Цель Путина, – поясняет Гобл, – доказать, что, если бы не Первая мировая война, то революций 1917 года – Февральской и Октябрьской – не произошло бы».
В действительности Первая мировая война не приблизила, а задержала русскую революцию, считает Нина Тумаркин. «До лета 1914-го забастовка следовала за забастовкой, но война на первых порах сплотила общество, – подчеркивает она. – К революции страну подтолкнула не война сама по себе, а кризис, ставший особенно очевидным, когда, в 1915-м, император Николай Второй покинул столицу, после чего работа правительства оказалась полностью парализована».
Проблема, впрочем, не только в деталях «русской смуты» 1917-го, но и в интерпретации ее природы, считает Гобл. «Путин, – подчеркивает политолог, – стремится утвердить тезис об однолинейности русской истории, об отсутствии в ней глубоких внутренних конфликтов. Но это неверно: в действительности Россия была глубоко, фундаментально разделена. И революции 1917-го, и последовавшая за ними гражданская война произошли именно потому, что в обществе существовали совершенно разные представления о том, каким должно быть ее устройство».
В первую очередь это касалось вопроса о войне и мире, уточняет проживающий в США российский историк Анатолий Разгон. «В широких массах – подчеркивает он, – война была непопулярна. И вопрос о ее прекращении был одним из главных вопросов, связанных с удержанием власти. Это понимало и Временное правительство, хотя оно и запоздало с его решением. И вне решения этого вопроса удержать власть было невозможно. Пример тому – судьба левых эсеров, в 1917-1918-м – союзников и – одновременно – конкурентов большевиков. В какой-то момент они настояли на внедрении в советскую систему (тогда еще только нарождавшуюся) некоторых элементов парламентаризма. И надеялись (а вместе с ними – и многие представители крестьянства), что большевики, возможно, потеряют монополию на власть. Но левых эсеров погубило то, что они стояли не за мир, а за революционную войну. И в июле 1918-го, когда, как утверждается, произошло так называемое левоэсеровское восстание (которого на самом деле не было), большевики легко избавились от конкурентов – в немалой степени благодаря своим утверждениям: мы – за мир».
Уроки 1914-го
Сопоставляя две мировые войны, Пол Гобл подчеркивает: «Финал войны так же важен, как ее начало. Он должен напоминать о том, что произошло. Одна из причин того, почему Германия и Япония достигли таких успехов после 1945 года, состояла в том, что союзники прямо заявили: в ходе войны эти страны потерпели поражение. Между тем Первая мировая, по существу, завершилась не миром, а Компьенским перемирием. Германские войска вернулись домой не как потерпевшие поражение, а вследствие политического соглашения. Победившая сторона не заявила четко о поражении противной стороны».
Так было, подчеркивает Гобл, и после окончания «холодной войны», когда Запад не захотел настоять на том, что СССР потерпел поражение.
«В таких случаях, – подчеркивает аналитик, – сохраняется опасность реваншизма. Отсюда и важность уроков Первой мировой войны. Первый из них – в том, что крупномасштабный конфликт может начаться и тогда, когда ни одна из сторон к нему не стремится. Когда из-за ошибок в интерпретации намерений противника начинает казаться, что нет другого выхода, кроме как начать войну. Что и произошло летом и осенью 1914 года. Второй урок – для сегодняшнего мира: мы можем говорить, что никто не хочет ядерной войны, но мы вполне можем к ней скатиться – как скатились к мировой войне европейские державы в августе 1914-го».
