То, что произошло с книгой архимандрита Тихона «Несвятые святые и другие рассказы» в 2012 году в России, вряд ли ожидали издатели, бизнесмены-книготорговцы, литературные критики. Во-первых, она отмечена премией «Книга года» в номинации «Проза», победила также в двух номинациях «Книжная премия Рунета-2012» и, наконец, уже прошел фантастический не только для книги такого жанра, но даже для детектива тираж, несколько раз переиздаваемый – в общей сложности более 1,1 млн экземпляров.
Это интервью мы записывали с автором бестселлера теплым октябрьским днем в Вашингтоне, недалеко от Капитолия, сразу после презентации книги в главной библиотеке страны – Библиотеке Конгресса. Устроились на лавочках за столиком, как студенты, выскочившие с лекции. А ведь и правда студенты: были много лет назад – в один год закончили ВГИК, хоть и разные факультеты, но лекции нам читали одни и те же преподаватели, да и теперь у нас остались общие друзья-товарищи и, конечно, общие воспоминания о студенческой жизни. Не виделись мы много лет и теперь сообразно и возрасту, и статусу, и формату интервью – мы на «вы».
Чтобы не забыть, достаю сразу из сумки то, что будет предметом нашего разговора – книгу Everyday Saints and Other Stories – это англоязычное издание – перевод «Несвятых святых…», и прошу автора подписать на память. Архимандрит Тихон – в миру когда-то Георгий Шевкунов – размашистым почерком выводит: «Дорогому однокашнику…».
«Ну, начнем?» – спрашивает отец Тихон. Я нажимаю кнопку «запись».
Сергей Москалев: Отец Тихон, как рождался замысел этой книги, когда вы решили, что эти рассыпанные по жизни истории должны стать книгой?
Архимандрит Тихон: На самом деле это решили за меня. Кстати, подвигнул и вдохновил меня писать эту книгу, как ни странно, американец.
С.М.: Американец?
А.Т.: Да, епископ Василий Родзянко. Мне выпало огромное счастье много с ним общаться. Для меня по времени – это годы. Для его жизни – небольшой отрезок. Мне доводилось рассказывать некоторые истории из жизни церкви в советский период. Он сначала просто, а потом уже настойчиво призывал меня эти истории обязательно записать. Кстати, в книге есть и история о самом епископе Василии Родзянко.
С.М.: Вы вот помянули покойного Василия Родзянко – епископа Американской православной церкви, много раз вы встречались и с главой Зарубежной церкви, ныне покойным митрополитом Лавром, и с ушедшим от нас несколько лет назад протоиреем Дмитрием Григорьевым… Какую роль в вашей жизни сыграло общение с представителями еще той, первой русской эмиграции?
А.Т.: Эти люди не могли не произвести на любого общавшегося с ними человека самого неизгладимого впечатления. Это были люди особой высокой культуры, особой культуры общения, особой силы веры, особого, совершенно неповторимого опыта. Вообще, в нашей жизни именно общение приносит бесценный опыт и еще – огромную радость. Это – по-настоящему драгоценное сокровище, которое люди просто так передают друг другу. Такими для меня и были представители русской эмиграции, те, кого вы перечислили, да и многие другие. И, конечно же, такими людьми для меня являлись духовники Псково-Печерского монастыря – они сохранили те же качества, которые я находил и у владыки Василия, и у митрополита Лавра… но сохранили их в совершенно других условиях, в условиях богоборческой власти. Опыт жизни и тех, и других привел к одним и тем же ценностным результатам. Хотя, конечно же, казалось, этот опыт был очень разный. Но все же и за границей, и в России – это был опыт верности Христу.
С.М.: Ваша книга написана на материале советской, русской жизни. И вот теперь перевод на английский. Чем «Несвятые святые…» могут быть интересны читателю здесь, на Западе, в Америке, читателю, изначально живущему в совершенно ином культурном пространстве?
А.Т: К моему счастью, я даже знаю, что книга и на Западе интересна: получено много отзывов из Америки, Европы на некоторые рассказы, которые были опубликованы на английском языке в Интернете. Часто это отзывы людей, даже не принадлежащих к православной церкви. Они отмечают, что для них важно свидетельство из России о жизни человека с Богом, о мире, в котором присутствует Бог – присутствует по-настоящему, и люди так же по-настоящему это ощущают. Пожалуй, самое главное – насколько мы можем ощутить Его промысел, насколько Бог становится реальностью для нас? Можем ли мы Его слышать и жить в согласии с Ним? Насколько мы ощущаем Его своим настоящим отцом, без гипербол, без лирических сравнений, а по-настоящему? Все это как абсолютная реальность – и есть самое интересное и для читателей в России, и для читателей вне нашей страны.
С.М.: Как получилось так, что презентация английского издания прошла в Библиотеке Конгресса США? Это, в общем, экстраординарное событие…
А.Т.: Директор Библиотеки Конгресса господин Джеймс Биллингтон известен как большой знаток русского искусства. Сотрудники библиотеки заинтересовались книгой и пригласили сделать презентацию. И это очень лестно. Ведь здесь собраны самые серьезные академические кадры специалистов по русской истории, русской церковной культуре… А мистера Биллингтона я знаю давно, он не раз бывал в Москве, мы общались с ним еще во время празднования тысячелетия Крещения Руси. Я не раз слышал его глубокие доклады о традиции в русской иконописи.
С.М.: Как готовился перевод книги?
А.Т.: Книгу прочел Джулиан Лоуэнфельд. Он – виртуозного таланта переводчик русской литературы на английский язык. Те, кто хорошо знает и русский, и английский языки, восхищены, например, его переводами Пушкина и других русских авторов. И вот он нашел меня через наших друзей и обратился с предложением перевести эту книгу. Так и появился этот перевод. В редактуре книги принимала участие православная американка, монахиня Корнилия.
Вообще американцы очень неожиданны для меня как для человека, который живет все-таки в каких-то стереотипах об Америке – далеко не всегда, наверное, правильных…
С.М.: Кстати, о стереотипах… Вас не настораживало, что, например, епископ Василий Родзянко долгие годы был ведущим религиозной программы на Би-Би-Си, а отец Виктор Потапов, которого вы тоже знаете много лет, вел религиозную программу на «Голосе Америки»?
А.Т.: Вы знаете, наверное, присказку советских времен: «Есть такой обычай на Руси вечерами слушать "Би-Би-Си"». Все мы слушали и «Би-Би-Си», и «Голос Америки», хотя не всегда относились к этим станциям позитивно. Но в советское время они открывали нам то, что было недоступно в Советском Союзе, за это мы были им благодарны. Например, религиозные программы Василия Родзянко, отца Виктора Потапова, митрополита Антония Сурожского сыграли значительную роль в формировании мировоззрения, скажем, моего поколения, тех людей, которые в 1970-80-е годы приходили к вере в Бога. Говорят, станции были под «крышей» ЦРУ, под «маской» МИ-5 – или как она там называется, -6 , -7 или -8. Стереотипы это или нет? Какая во всем этом доля правды, а сколько здесь выдумок? Не мне судить. Да в данном вопросе меня это мало интересует. Я понимал, что владыка Василий, отец Виктор Потапов, митрополит Антоний Сурожский, которого я тоже имел счастье знать, – западные люди, но при этом они абсолютно русские. Вот это меня потрясало.
С.М.: Что еще потрясало?
А.Т.: Мы не понимали, как можно быть американцем – а владыка Василий дорожил тем, что он американец, или отец Виктор Потапов – он тоже американец, – и при этом быть абсолютно русским человеком? Так же как для многих из них было долгое время непонятно, как можно жить в Советском Союзе и быть – по-настоящему – церковным и православным? Впрочем, мы и сегодня не поймем их до конца, потому что они выросли здесь, а мы выросли в России, но это абсолютно не мешает нам оставаться одной и необычайно дружной семьей. И в этом многообразии, и даже в этом счастливом непонимании – заключается тоже очень многое, и не в наших силах эту тайну разрешить. Пусть она остается тайной.
С.М.: Вы приехали в США в пятую годовщину заключения акта о возобновлении канонического общения Русской православной церкви и Русской православной церкви заграницей, закрепившего объединение двух Церквей. Я знаю, вы были одним из самых активных инициаторов и сторонников заключения этого акта. Прошло пять лет. Все ли ваши чаяния и надежды воплотились в жизнь? Есть ли то, что вас не устраивает сегодня во взаимоотношениях двух ветвей Русской православной церкви?
А.Т.: Знаете, скажу дерзкую вещь: наши чаяния более чем воплотились. Понимаете, что меня в нашем общении поражает? Мы встречались и до заключения акта и до нашего евхаристического общения. Относились друг к другу очень хорошо – действительно без преувеличения. Хотя, конечно, прекрасно понимали, что мы, выросшие в Советском Союзе, – советские люди, и я этого совершенно не стыжусь, это часть моей истории, и сейчас в угоду кому бы то ни было анафематствовать все, что было в советский период, я даже близко не собираюсь. Да, в России творилось немало страшного. И это так же отвратительно мне, как и любому другому человеку.
Но было и то, что, скажем, западному человеку до конца не понять: это чувство удивительного единения, преодоления громадных трудностей, решения гигантских задач. Даже то, что тогда называли советским патриотизмом, было для большинства по сути выражением любви к Родине, а совсем не патриотизмом большевистским, коммунистическим. Противоречивый, но неотъемлемый из нашей истории период жизни русского народа в 20 веке – намного более сложное явление, чем простая цепь событий, которым можно поставить либо минус, либо плюс.
С.М.: Выходит, объединение проходило гладко?
А.Т.: Нет, в период объединения мы во многом друг друга недопонимали, у нас было много споров, мы проводили научные и практические конференции, где каждый пытался доказать свою правоту, но и понять другого. Были и, казалось бы, непримиримые вопросы. Но знаете, прошло пять лет, и как будто ничего этого не было. «Сотри случайные черты», – говорил Блок.
С течением времени многое отошло на периферию, и со всею ясностью обозначилось главное – наше единение во Христе. То, что мы можем вместе служить литургию и вместе причащаться – это ни с чем несравнимо. И никакие наши прежние умозрительные опасения – ах, как будет после того, как мы объединимся, – даже в сравнение не идут с тем, что есть теперь на самом деле. Конечно, какие-то проблемы остаются – в силу тех или иных обстоятельств, а больше в силу нашей лени или зацикленности на узко внутренних проблемах. Но и такое – нормальный в истории образ общения и братского сосуществования.
С.М.: Еще до объединения, говорят, митрополит Зарубежной церкви Лавр чуть ли не инкогнито бывал в России… Смотрел, что и как…
А.Т.: Да, он тайно приезжал в Россию как простой священник, с беленьким крестиком – это самая первая награда юному священнику. Уже будучи митрополитом, владыка Лавр приезжал как простой деревенский батюшка, что называется, такой русский поп, и объехал он таким образом пол-России: и Сибирь, и Север, и Соловки, был на юге, был в Украине, все посмотрел своими глазами.
С.М.: Правда, инкогнито?
А.Т.: Да, да… Никто не знал, что это первоиерарх Русской зарубежной церкви. Этот человек своими глазами хотел посмотреть на все, хотел посмотреть на ту любимую им Россию, о которой он столько знал, столько слышал, он хотел увидеть, что происходит у нас на самом деле. И это был настоящий подвиг для человека эмиграции.
С.М.: Отец Тихон, мало-мальски в каждом большом храме есть хор. Как так получилось, что хор Сретенского монастыря – ныне знаменитый и поет не только служебные песнопения в храме, но и выступает с концертами, где исполняет и светские, и даже советские песни? Вы благословили? Приходилось ли сталкиваться с критикой по этому поводу?
А.Т.: Да, тут личная ответственность, и, конечно, приходилось сталкиваться с критикой. Хор – это особый инструмент, инструмент в первую очередь для проповеди: и для верующих, и для людей нецерковных, и даже для людей абсолютно неверующих. Когда мы поняли, какой потрясающий инструмент мы с помощью Божией создали, то стали реконструировать многие песнопения, которые были, скажем, искажены в советское время. Возрождали их первоначальное звучание. Но все же мы всегда отдавали себе отчет: главное – это литургия и богослужение в храме.
С.М.: А народные песни?
А.Т.: Народные песни – это тоже, конечно, огромный пласт. Мы воочию убедились, какое сильнейшее впечатление производит репертуар, включающий в себя шедевры русской хоровой музыки, в первую очередь на людей малоцерковных, тем, кому еще сложно воспринять литургические песнопения. Они могут выслушать два-три церковных произведения – больше просто не в состоянии. А вот после того как они послушают в прекрасном исполнении народные песни, наши поразительные русские романсы, дореволюционные песни, у человека постепенно появляется и возрождается вкус к хоровому пению. Они начинают понимать, что это за высота, тем более что шедевры русских хоровых песен в корне своем имеют духовный смысл и духовное звучание. Они все вышли из церковных песнопений. Их темы – жизнь, смерть, вечность…
С.М.: Тема смерти…
А.Т.: Да, смерть – это особый лейтмотив русского хора. «Черный ворон»… Человек в последние минуты жизни беседует с вороном, кружащимся над ним… Или «Не для меня придет весна»… А «Любо братцы любо»? Многими эта песня воспринимается как какая-то залихватская, а на самом деле это глубочайшее потрясающее произведение о жизни и смерти. Тема смерти – вообще доминирующая в русском хоровом пении.
С.М.: А как и почему в репертуаре появились советские песни?
А.Т.: Что касается советских песен… У меня была даже когда-то работа – «Советская песня как сублимация молитвы». Мы жили в Советском Союзе и помним, как во дворах, на семейных встречах люди начинали петь какие-то песни, порой с в общем-то абсурдными словами: «Девушки пригожие тихой песней встретили, и в забой отправился парень молодой…». Ну абсурд полный… А люди пели самозабвенно, абсолютно искренне, со слезами.
Молитвы не было тогда, почти все забыли молитву. Но душа человеческая, по выражению Тертуллиана, по природе своей христианка. И она требовала молитвы. Да, это был суррогат, сублимация, но все-таки и стремление к молитве как к общему духовному возношению, как к чему-то высшему, вечному, прекрасному. Среди песен 20 века были действительно шедевры.
С.М.: А в преломлении на американского слушателя? Это уже не первый приезд хора в Америку, и, насколько я знаю, вас принимают тепло?
А.Т.: Вот здесь я ничего понять не могу, скажу вам честно. Еще можно что-то объяснить, когда собираются огромные залы, и я вижу: это русские, эмигранты, соотечественники, живущие в посольствах. Когда они вскакивают и не отпускают хор по полчаса – это я еще понимаю. Но когда мы приезжаем в американскую провинцию, и собирается громадный зал на несколько тысяч человек, и я знаю, что там может только 20-30 человек из русской общины, а остальные англосаксы, афроамериканцы… И когда они слушают наши церковные песни, или когда они завороженно слушают романс «Утро туманное» или «Песню о тревожной молодости», когда я вижу, что они плачут, а потом встают и аплодисментами требуют, чтобы хор продолжал и продолжал петь эти песни на непонятном для них языке… Тут мне опять сложно что-либо понять. Например, когда хорист Дмитрий Белосельский кончает знаменитую военную песню «И на груди его светилась медаль за город Будапешт», и я вижу слезы у людей на глазах, хотя ясно, что умом они абсолютно не понимают… А потом овации и «браво» еще долго не смолкают. Вот здесь я не могу понять, но могу это засвидетельствовать и зафиксировать. Значит, по-видимому, есть что-то несравненно более важное, чем рациональное восприятие.
С.М.: Отец Тихон, вы ведете активную общественную деятельность: статьи, Общество борьбы за трезвость, снимаете фильмы – один из самых нашумевших «Византийский урок», вокруг которого переломано столько копий. А сейчас вы еще и член Президентского совета по культуре. Какова ваша роль в совете?
А.Т.: Церковь играет огромную роль в формировании нашей отечественной культуры, как бы кому-то ни хотелось эту роль умалить. То, что я направлен святейшим патриархом Кириллом как представитель церкви в Президентский совет по культуре, говорит о том, что голос церкви хотят услышать. В России совершенно очевидно, что вакханалия агрессивной вседозволенности, которая пытается стать доминирующей в нашей культуре, при том что настоящее искусство изгоняется, а отвратительные суррогаты становятся на место искусства, – все это конечно абсолютно нездорово.
С.М.: Отец Тихон…
А.Т.: Я предполагаю ваш следующий вопрос, поэтому считаю, что интервью наше должно быть дружески закончено…
Смотрите блог «Спецназ» из России захватывает Америку
Также Фотогалерея - Пятая годовщина объединения церквей
Это интервью мы записывали с автором бестселлера теплым октябрьским днем в Вашингтоне, недалеко от Капитолия, сразу после презентации книги в главной библиотеке страны – Библиотеке Конгресса. Устроились на лавочках за столиком, как студенты, выскочившие с лекции. А ведь и правда студенты: были много лет назад – в один год закончили ВГИК, хоть и разные факультеты, но лекции нам читали одни и те же преподаватели, да и теперь у нас остались общие друзья-товарищи и, конечно, общие воспоминания о студенческой жизни. Не виделись мы много лет и теперь сообразно и возрасту, и статусу, и формату интервью – мы на «вы».
Чтобы не забыть, достаю сразу из сумки то, что будет предметом нашего разговора – книгу Everyday Saints and Other Stories – это англоязычное издание – перевод «Несвятых святых…», и прошу автора подписать на память. Архимандрит Тихон – в миру когда-то Георгий Шевкунов – размашистым почерком выводит: «Дорогому однокашнику…».
«Ну, начнем?» – спрашивает отец Тихон. Я нажимаю кнопку «запись».
Сергей Москалев: Отец Тихон, как рождался замысел этой книги, когда вы решили, что эти рассыпанные по жизни истории должны стать книгой?
Архимандрит Тихон: На самом деле это решили за меня. Кстати, подвигнул и вдохновил меня писать эту книгу, как ни странно, американец.
С.М.: Американец?
А.Т.: Да, епископ Василий Родзянко. Мне выпало огромное счастье много с ним общаться. Для меня по времени – это годы. Для его жизни – небольшой отрезок. Мне доводилось рассказывать некоторые истории из жизни церкви в советский период. Он сначала просто, а потом уже настойчиво призывал меня эти истории обязательно записать. Кстати, в книге есть и история о самом епископе Василии Родзянко.
С.М.: Вы вот помянули покойного Василия Родзянко – епископа Американской православной церкви, много раз вы встречались и с главой Зарубежной церкви, ныне покойным митрополитом Лавром, и с ушедшим от нас несколько лет назад протоиреем Дмитрием Григорьевым… Какую роль в вашей жизни сыграло общение с представителями еще той, первой русской эмиграции?
А.Т.: Эти люди не могли не произвести на любого общавшегося с ними человека самого неизгладимого впечатления. Это были люди особой высокой культуры, особой культуры общения, особой силы веры, особого, совершенно неповторимого опыта. Вообще, в нашей жизни именно общение приносит бесценный опыт и еще – огромную радость. Это – по-настоящему драгоценное сокровище, которое люди просто так передают друг другу. Такими для меня и были представители русской эмиграции, те, кого вы перечислили, да и многие другие. И, конечно же, такими людьми для меня являлись духовники Псково-Печерского монастыря – они сохранили те же качества, которые я находил и у владыки Василия, и у митрополита Лавра… но сохранили их в совершенно других условиях, в условиях богоборческой власти. Опыт жизни и тех, и других привел к одним и тем же ценностным результатам. Хотя, конечно же, казалось, этот опыт был очень разный. Но все же и за границей, и в России – это был опыт верности Христу.
С.М.: Ваша книга написана на материале советской, русской жизни. И вот теперь перевод на английский. Чем «Несвятые святые…» могут быть интересны читателю здесь, на Западе, в Америке, читателю, изначально живущему в совершенно ином культурном пространстве?
А.Т: К моему счастью, я даже знаю, что книга и на Западе интересна: получено много отзывов из Америки, Европы на некоторые рассказы, которые были опубликованы на английском языке в Интернете. Часто это отзывы людей, даже не принадлежащих к православной церкви. Они отмечают, что для них важно свидетельство из России о жизни человека с Богом, о мире, в котором присутствует Бог – присутствует по-настоящему, и люди так же по-настоящему это ощущают. Пожалуй, самое главное – насколько мы можем ощутить Его промысел, насколько Бог становится реальностью для нас? Можем ли мы Его слышать и жить в согласии с Ним? Насколько мы ощущаем Его своим настоящим отцом, без гипербол, без лирических сравнений, а по-настоящему? Все это как абсолютная реальность – и есть самое интересное и для читателей в России, и для читателей вне нашей страны.
С.М.: Как получилось так, что презентация английского издания прошла в Библиотеке Конгресса США? Это, в общем, экстраординарное событие…
А.Т.: Директор Библиотеки Конгресса господин Джеймс Биллингтон известен как большой знаток русского искусства. Сотрудники библиотеки заинтересовались книгой и пригласили сделать презентацию. И это очень лестно. Ведь здесь собраны самые серьезные академические кадры специалистов по русской истории, русской церковной культуре… А мистера Биллингтона я знаю давно, он не раз бывал в Москве, мы общались с ним еще во время празднования тысячелетия Крещения Руси. Я не раз слышал его глубокие доклады о традиции в русской иконописи.
С.М.: Как готовился перевод книги?
А.Т.: Книгу прочел Джулиан Лоуэнфельд. Он – виртуозного таланта переводчик русской литературы на английский язык. Те, кто хорошо знает и русский, и английский языки, восхищены, например, его переводами Пушкина и других русских авторов. И вот он нашел меня через наших друзей и обратился с предложением перевести эту книгу. Так и появился этот перевод. В редактуре книги принимала участие православная американка, монахиня Корнилия.
Вообще американцы очень неожиданны для меня как для человека, который живет все-таки в каких-то стереотипах об Америке – далеко не всегда, наверное, правильных…
С.М.: Кстати, о стереотипах… Вас не настораживало, что, например, епископ Василий Родзянко долгие годы был ведущим религиозной программы на Би-Би-Си, а отец Виктор Потапов, которого вы тоже знаете много лет, вел религиозную программу на «Голосе Америки»?
А.Т.: Вы знаете, наверное, присказку советских времен: «Есть такой обычай на Руси вечерами слушать "Би-Би-Си"». Все мы слушали и «Би-Би-Си», и «Голос Америки», хотя не всегда относились к этим станциям позитивно. Но в советское время они открывали нам то, что было недоступно в Советском Союзе, за это мы были им благодарны. Например, религиозные программы Василия Родзянко, отца Виктора Потапова, митрополита Антония Сурожского сыграли значительную роль в формировании мировоззрения, скажем, моего поколения, тех людей, которые в 1970-80-е годы приходили к вере в Бога. Говорят, станции были под «крышей» ЦРУ, под «маской» МИ-5 – или как она там называется, -6 , -7 или -8. Стереотипы это или нет? Какая во всем этом доля правды, а сколько здесь выдумок? Не мне судить. Да в данном вопросе меня это мало интересует. Я понимал, что владыка Василий, отец Виктор Потапов, митрополит Антоний Сурожский, которого я тоже имел счастье знать, – западные люди, но при этом они абсолютно русские. Вот это меня потрясало.
С.М.: Что еще потрясало?
А.Т.: Мы не понимали, как можно быть американцем – а владыка Василий дорожил тем, что он американец, или отец Виктор Потапов – он тоже американец, – и при этом быть абсолютно русским человеком? Так же как для многих из них было долгое время непонятно, как можно жить в Советском Союзе и быть – по-настоящему – церковным и православным? Впрочем, мы и сегодня не поймем их до конца, потому что они выросли здесь, а мы выросли в России, но это абсолютно не мешает нам оставаться одной и необычайно дружной семьей. И в этом многообразии, и даже в этом счастливом непонимании – заключается тоже очень многое, и не в наших силах эту тайну разрешить. Пусть она остается тайной.
С.М.: Вы приехали в США в пятую годовщину заключения акта о возобновлении канонического общения Русской православной церкви и Русской православной церкви заграницей, закрепившего объединение двух Церквей. Я знаю, вы были одним из самых активных инициаторов и сторонников заключения этого акта. Прошло пять лет. Все ли ваши чаяния и надежды воплотились в жизнь? Есть ли то, что вас не устраивает сегодня во взаимоотношениях двух ветвей Русской православной церкви?
А.Т.: Знаете, скажу дерзкую вещь: наши чаяния более чем воплотились. Понимаете, что меня в нашем общении поражает? Мы встречались и до заключения акта и до нашего евхаристического общения. Относились друг к другу очень хорошо – действительно без преувеличения. Хотя, конечно, прекрасно понимали, что мы, выросшие в Советском Союзе, – советские люди, и я этого совершенно не стыжусь, это часть моей истории, и сейчас в угоду кому бы то ни было анафематствовать все, что было в советский период, я даже близко не собираюсь. Да, в России творилось немало страшного. И это так же отвратительно мне, как и любому другому человеку.
Но было и то, что, скажем, западному человеку до конца не понять: это чувство удивительного единения, преодоления громадных трудностей, решения гигантских задач. Даже то, что тогда называли советским патриотизмом, было для большинства по сути выражением любви к Родине, а совсем не патриотизмом большевистским, коммунистическим. Противоречивый, но неотъемлемый из нашей истории период жизни русского народа в 20 веке – намного более сложное явление, чем простая цепь событий, которым можно поставить либо минус, либо плюс.
С.М.: Выходит, объединение проходило гладко?
А.Т.: Нет, в период объединения мы во многом друг друга недопонимали, у нас было много споров, мы проводили научные и практические конференции, где каждый пытался доказать свою правоту, но и понять другого. Были и, казалось бы, непримиримые вопросы. Но знаете, прошло пять лет, и как будто ничего этого не было. «Сотри случайные черты», – говорил Блок.
С течением времени многое отошло на периферию, и со всею ясностью обозначилось главное – наше единение во Христе. То, что мы можем вместе служить литургию и вместе причащаться – это ни с чем несравнимо. И никакие наши прежние умозрительные опасения – ах, как будет после того, как мы объединимся, – даже в сравнение не идут с тем, что есть теперь на самом деле. Конечно, какие-то проблемы остаются – в силу тех или иных обстоятельств, а больше в силу нашей лени или зацикленности на узко внутренних проблемах. Но и такое – нормальный в истории образ общения и братского сосуществования.
С.М.: Еще до объединения, говорят, митрополит Зарубежной церкви Лавр чуть ли не инкогнито бывал в России… Смотрел, что и как…
А.Т.: Да, он тайно приезжал в Россию как простой священник, с беленьким крестиком – это самая первая награда юному священнику. Уже будучи митрополитом, владыка Лавр приезжал как простой деревенский батюшка, что называется, такой русский поп, и объехал он таким образом пол-России: и Сибирь, и Север, и Соловки, был на юге, был в Украине, все посмотрел своими глазами.
С.М.: Правда, инкогнито?
А.Т.: Да, да… Никто не знал, что это первоиерарх Русской зарубежной церкви. Этот человек своими глазами хотел посмотреть на все, хотел посмотреть на ту любимую им Россию, о которой он столько знал, столько слышал, он хотел увидеть, что происходит у нас на самом деле. И это был настоящий подвиг для человека эмиграции.
С.М.: Отец Тихон, мало-мальски в каждом большом храме есть хор. Как так получилось, что хор Сретенского монастыря – ныне знаменитый и поет не только служебные песнопения в храме, но и выступает с концертами, где исполняет и светские, и даже советские песни? Вы благословили? Приходилось ли сталкиваться с критикой по этому поводу?
А.Т.: Да, тут личная ответственность, и, конечно, приходилось сталкиваться с критикой. Хор – это особый инструмент, инструмент в первую очередь для проповеди: и для верующих, и для людей нецерковных, и даже для людей абсолютно неверующих. Когда мы поняли, какой потрясающий инструмент мы с помощью Божией создали, то стали реконструировать многие песнопения, которые были, скажем, искажены в советское время. Возрождали их первоначальное звучание. Но все же мы всегда отдавали себе отчет: главное – это литургия и богослужение в храме.
С.М.: А народные песни?
А.Т.: Народные песни – это тоже, конечно, огромный пласт. Мы воочию убедились, какое сильнейшее впечатление производит репертуар, включающий в себя шедевры русской хоровой музыки, в первую очередь на людей малоцерковных, тем, кому еще сложно воспринять литургические песнопения. Они могут выслушать два-три церковных произведения – больше просто не в состоянии. А вот после того как они послушают в прекрасном исполнении народные песни, наши поразительные русские романсы, дореволюционные песни, у человека постепенно появляется и возрождается вкус к хоровому пению. Они начинают понимать, что это за высота, тем более что шедевры русских хоровых песен в корне своем имеют духовный смысл и духовное звучание. Они все вышли из церковных песнопений. Их темы – жизнь, смерть, вечность…
С.М.: Тема смерти…
А.Т.: Да, смерть – это особый лейтмотив русского хора. «Черный ворон»… Человек в последние минуты жизни беседует с вороном, кружащимся над ним… Или «Не для меня придет весна»… А «Любо братцы любо»? Многими эта песня воспринимается как какая-то залихватская, а на самом деле это глубочайшее потрясающее произведение о жизни и смерти. Тема смерти – вообще доминирующая в русском хоровом пении.
С.М.: А как и почему в репертуаре появились советские песни?
А.Т.: Что касается советских песен… У меня была даже когда-то работа – «Советская песня как сублимация молитвы». Мы жили в Советском Союзе и помним, как во дворах, на семейных встречах люди начинали петь какие-то песни, порой с в общем-то абсурдными словами: «Девушки пригожие тихой песней встретили, и в забой отправился парень молодой…». Ну абсурд полный… А люди пели самозабвенно, абсолютно искренне, со слезами.
Молитвы не было тогда, почти все забыли молитву. Но душа человеческая, по выражению Тертуллиана, по природе своей христианка. И она требовала молитвы. Да, это был суррогат, сублимация, но все-таки и стремление к молитве как к общему духовному возношению, как к чему-то высшему, вечному, прекрасному. Среди песен 20 века были действительно шедевры.
С.М.: А в преломлении на американского слушателя? Это уже не первый приезд хора в Америку, и, насколько я знаю, вас принимают тепло?
А.Т.: Вот здесь я ничего понять не могу, скажу вам честно. Еще можно что-то объяснить, когда собираются огромные залы, и я вижу: это русские, эмигранты, соотечественники, живущие в посольствах. Когда они вскакивают и не отпускают хор по полчаса – это я еще понимаю. Но когда мы приезжаем в американскую провинцию, и собирается громадный зал на несколько тысяч человек, и я знаю, что там может только 20-30 человек из русской общины, а остальные англосаксы, афроамериканцы… И когда они слушают наши церковные песни, или когда они завороженно слушают романс «Утро туманное» или «Песню о тревожной молодости», когда я вижу, что они плачут, а потом встают и аплодисментами требуют, чтобы хор продолжал и продолжал петь эти песни на непонятном для них языке… Тут мне опять сложно что-либо понять. Например, когда хорист Дмитрий Белосельский кончает знаменитую военную песню «И на груди его светилась медаль за город Будапешт», и я вижу слезы у людей на глазах, хотя ясно, что умом они абсолютно не понимают… А потом овации и «браво» еще долго не смолкают. Вот здесь я не могу понять, но могу это засвидетельствовать и зафиксировать. Значит, по-видимому, есть что-то несравненно более важное, чем рациональное восприятие.
С.М.: Отец Тихон, вы ведете активную общественную деятельность: статьи, Общество борьбы за трезвость, снимаете фильмы – один из самых нашумевших «Византийский урок», вокруг которого переломано столько копий. А сейчас вы еще и член Президентского совета по культуре. Какова ваша роль в совете?
А.Т.: Церковь играет огромную роль в формировании нашей отечественной культуры, как бы кому-то ни хотелось эту роль умалить. То, что я направлен святейшим патриархом Кириллом как представитель церкви в Президентский совет по культуре, говорит о том, что голос церкви хотят услышать. В России совершенно очевидно, что вакханалия агрессивной вседозволенности, которая пытается стать доминирующей в нашей культуре, при том что настоящее искусство изгоняется, а отвратительные суррогаты становятся на место искусства, – все это конечно абсолютно нездорово.
С.М.: Отец Тихон…
А.Т.: Я предполагаю ваш следующий вопрос, поэтому считаю, что интервью наше должно быть дружески закончено…
Смотрите блог «Спецназ» из России захватывает Америку
Также Фотогалерея - Пятая годовщина объединения церквей
