Сто сорок два года назад в селе Вороньково (неподалеку от Киева) родился мальчик, которому спустя несколько десятилетий суждено было не только приобрести всеевропейскую известность, но и прославить во всем мире сам язык, на котором он говорил и писал. Правда – не под своей собственной фамилией: с самого начала своей писательской и издательской деятельности Шломо (Соломон) бен Нохум Рабинович раз и навсегда избрал себе псевдоним «Шолом-Алейхем» – мир вам! – традиционное еврейское приветствие. Пройдут годы, и псевдоним едва ли не вытеснит подлинное имя: даже домашние порой будут именовать прославленного писателя Шолом-Алейхемом.
Биография Шолом-Алейхема – книга, одновременно принадлежащая нескольким жанрам. Сентиментальная повесть о тяжелом детстве местечкового мальчика, терзаемого сварливой мачехой. Романтическая – о любви молодого домашнего учителя к ученице – купеческой дочке (впоследствии Ольга Лоева, наследница одного из богатейших киевских купцов, стала женой писателя и матерью шестерых его детей). Авантюрный роман – получив наследство, молодой литератор пускается в самые разные предприятия – одно рискованнее другого. Увы, состояние покойного тестя не пошло, что называется, впрок: ни в качестве биржевого игрока, ни на поприще издателя еврейских литературных журналов и альманахов Шолом-Алейхем не приумножил семейного состояния. Зато стал знаменитостью: уже его ранние романы «Йоселе-соловей» и «Стемпеню» читаются нарасхват. А с выходом «Менахема Мендла» и «Тевье-молочника» Шолом-Алейхем становится самым популярным еврейским писателем своего времени. Работающим – подчеркнем это – в разных жанрах: роман, рассказ, фельетон. Заставляющим читателей смеяться и плакать. Порой – одновременно…
Не следует, впрочем, забывать еще об одном жанре, которому вовсе не чужд был этот гениальный юморист: о жанре трагедии. Ибо карта, по которой проходит его творческий путь, – это карта черты еврейской оседлости в Российской империи, уже клонящейся к своему закату. Со всеми, так сказать, вытекающими: полицейским произволом и революционными кружками, местечковой скученностью («как сельди в бочке» – по выражению самого Шолом-Алейхема), «коробочным сбором», кровавым наветом, погромами и делом Бейлиса.
Именно из-за погромов (случавшихся и прежде, но приобретших невиданный ранее размах в революционном девятьсот пятом) Шолом-Алейхем покидает родину. Он уезжает из Одессы в Швейцарию, позднее переселяется в Германию. Из которой его высылают в 1914-м – как русского подданного.
Тогда-то и начинается его американская, точнее – нью-йоркская эпопея. Страдающий от туберкулеза писатель заканчивает одно из самых смешных и одновременно – трагических своих произведений: цикл рассказов «Тевье-молочник». В сегодняшней Америке известный прежде всего как литературная основа знаменитого мюзикла «Скрипач на крыше»…
В марте 1916 года Шолом-Алейхем умер. Его земное существование продолжалось всего пятьдесят семь лет. Еврейского писателя из России (точнее – из Украины) похоронили в Квинсе. И почти сразу началась его посмертная судьба – величайшего классика еврейской литературы. Ее самого знаменитого представителя. А в известном смысле – и ее воплощения.
Почему так случилось? Ведь вовсе не Шолом-Алейхем сделал идиш («жаргон», как говорили высоколобые критики девятнадцатого века) языком высокой художественной литературы. Даже если не вспоминать о стародавних «цена-у-рена», то роль основоположника светской литературы на идиш неоспоримо принадлежит Менделе Мойхер-Сфориму (автору классического «Путешествия Вениамина Третьего). «Дедушке», как называл его Шолом-Алейхем…
А другие современники – гениальный прозаик Ицхок-Лейбуш Перец и драматург Авраам Гольдфаден? А писатели следующего поколения – Шолом Аш (кстати, первый еврейский писатель, получивший Нобелевскую премию), Давид Бергельсон, Перец Маркиш? Да-да, конечно: они – тоже. И все-таки: если человек, что называется, «в курсе», то где бы он ни жил и на каком бы языке ни говорил, то выражение «еврейская литература» у него непременно ассоциируется в первую очередь с Шолом-Алейхемом. Чем же это объясняется? Отчасти – внешней, кажущейся незамысловатостью его рассказов и романов. А отчасти – взятой им на себя ролью ходатая за свой преследуемый народ, его представителя в интеллектуальных (а учитывая значение литературы в России – и в политических) кругах империи. Ролью корреспондента Льва Толстого, друга Владимира Короленко и молодого Максима Горького. Которую постаревший мальчик из Киевской губернии сыграл с неподражаемым вдохновением. И сам охарактеризовал ее с исчерпывающей точностью. «Автор этих строк, – писал Шолом-Алейхем в письме к Горькому, – имеет честь не только принадлежать к этому вечно гонимому, бесправному, презираемому, по-своему великому народу, но быть скромным выразителем его чувств, мыслей и идеалов».
Второго марта 1938 года в Москве открылся так называемый «третий Московский процесс» – последний из показательных процессов эпохи «большого террора». На скамье подсудимых – виднейшие сановники большевистского режима – разумеется, теперь уже бывшие. Слушалось дело в Военной коллегии Верховного суда СССР. Председатель – Василий Васильевич Ульрих. Государственный обвинитель – Андрей Януарьевич Вышинский.
Некоторые (наиболее именитые) среди обвиняемых принадлежали к так называемому правому уклону. В конце двадцатых эти люди – Николай Бухарин и Алексей Рыков – играли ведущую роль в «правой оппозиции», т.е. высказывались за более умеренный (по сравнению со сталинским) курс по отношению к крестьянству. Впрочем, были здесь и их непримиримые оппоненты – бывшие троцкисты Николай Крестинский и Христиан Раковский. Были и смещенные партийные руководители Средней Азии Акмаль Икрамов и Файзула Ходжаев. И даже бывший глава НКВД Генрих Ягода… Всего 21 обвиняемый.
Впрочем, подсудимые (всего 21 человек) обвинялись, строго говоря, отнюдь не в политическом инакомыслии. Речь шла о другом – об «измене родине, шпионаже, диверсии, терроре, вредительстве, подрыве военной мощи СССР».
Тринадцатого марта суд признал всех подсудимых виновными и приговорил восемнадцать человек из двадцати одного к расстрелу. Впрочем, спустя несколько лет были расстреляны и те, кого, казалось бы, было решено оставить в живых.
Четверо из осужденных (среди них – Икрамов, Ходжаев и Крестинский) были реабилитированы в 1963 году – вскоре после Двадцать второго съезда КПСС.
Остальных реабилитировали уже в период перестройки – в 1988 году. Единственным, кого реабилитация не коснулась, оказался Генрих Ягода – бывший глава НКВД. Хотя «шпионом и вредителем», по всей вероятности, не был и он. Но у политической реабилитации – своя логика…
Важные события в истории - каждый день в рубрике «Этот день в истории»
