Сева Гунитский, доцент Университета Торонто (Seva Gunitsky, University of Toronto), опубликовал книгу «Афтершоки: Великие державы и местные реформы в 20 веке» (Aftershocks: Great Powers and Domestic Reforms in the Twentieth Century) в которой предложил объяснение некоторым известным международным феноменам и процессам. Он рассказал о своей теории корреспонденту Русской службы «Голоса Америки».
Сева Гунитский: Когда люди пытаются определить – демократическая или недемократическая та или иная страна, они обычно оценивают происходящее внутри этой страны: экономику, степень развития гражданского общества, межклассовые отношения …
Однако регулярно наблюдается феномен, который можно назвать «демократической волной» – смену режимов сразу в нескольких государствах, «каскад» демократизации. Пока нет внятного объяснения этому феномену, потому что обычные методы анализа фокусируются на оценке внутреннего состояния государств, а эти волны переносят внутренние процессы через границы.
Для понимания причин появления «демократических волн» следует смотреть на изменения в мировой системе, которые я назвал «гегемонистским шоком». Гегемонистский шок – это короткий период, когда происходит внезапный, быстрый и радикальный процесс роста или падения великих держав. Подобные шоки становятся побудительными мотивами для смены режимов во многих уголках мира.
Это происходит разными способами. Я выделил три основных механизма – принуждение, стимулирование и подражание.
Первый механизм – принуждение. Великие державы постоянно прибегают к силовым методам, но в период шоков процесс активизируется. К примеру, Соединенные Штаты далеко не всегда поддерживали демократии. Но во время гегемонистских шоков, великие державы поддерживают режимы своего типа – в случае с США, они поддерживали демократии с помощью принуждения, например, в Японии.
Второй механизм – стимулирование. Впечатляющий рост глобальных держав изменял предпочтения различных групп внутри других государств, иногда сразу внутри нескольких стран. Это происходило в государствах, которые имели мало отношения к великим державам. Великие державы способствовали процессу с помощью торговли, патронажа, экономических рычагов и других механизмов, что создавало стимулы и возможности для начала локальных реформ.
Третий механизм – подражание. Гегемонистские шоки создают жажду имитации усиливающихся режимов, потому что те демонстрируют, что более успешны. В эпоху «холодной войны», и США и СССР рекламировали свои достоинства, чтобы убедить другие государства примкнуть к ним. Крах Советского Союза окончательно и наглядно продемонстрировал, что коммунистическая альтернатива – не самый удачный способ развития.
Когда в международной системе возникают серьезные пертурбации, запускаются массовые внутренние реформы, которые различным образом связаны – иногда очевидно, иногда не столь заметно – с изменениями в глобальной расстановке сил.
Алекс Григорьев: Каким образом, используя эту теорию, можно объяснить причины и последствия «Арабской весны»?
С.Г.: Демократические волны часто не достигают результата, демократии возникают, развиваются и рушатся. Иногда коллапс может быть тотальным, как это произошло после Первой мировой войны, иногда он может быть частичным – как после распада СССР. Но подобные ошибки запрограммированы самими этими волнами. Шоки создают различного рода стимулы для демократических реформ, которые, одновременно, и привлекательные, и временные – но не постоянные. Когда шок проходит, возвращаются все те факторы, которые изначально препятствовали процессу демократизации.
Когда мы говорим об «Арабской весне», мы говорим о государствах, у которых нет опыта жизни в условиях демократии, плохие отношения между классами, низкий уровень экономического развития. Эти страны были охвачены эйфорическими настроениями: люди объединились, сбросили диктаторов и попытались заново построить свои общества. Но когда начальный переходный период закончился, когда эйфория прошла, значение местных факторов вернулось в новом или старом качестве. Жителям этих стран пришлось решать очень трудную задачу управления государством, и они начали делать это примерно так же, как делали раньше. По сути, это эквивалент «биржевого пузыря» – искусственно раздутое число изменений в странах, неспособных консолидировать эти изменения.
Во время «Арабской весны» наблюдался короткий период появления прекрасных надежд, который сменился возвращением к суровой реальности, когда реформы невозможно продолжать, а новые властные коалиции распадаются, что приводит к возвращению к недемократическим формам правления.
Но эти провалы изначально встроены в «демократические войны», именно поэтому демократии, возникшие в подобные периоды, как правило менее долговечны по сравнению с государствами, которые стали демократиями в результате внутренних процессов.
А.Г.: Количество демократий в мире постоянно изменяется – как в сторону увеличения, так и в сторону уменьшения. Можно ли считать, что демократия – высшая форма организации социума?
С.Г.: Я не думаю, что демократия обязательно всех победит и везде восторжествует.
А.Г.: Однако в мире осталось относительно немного форм государственного устройства. Существует ли шанс, что возникнет что-то принципиально новое?
С.Г.: С исторической точки зрения, демократия – очень необычный способ государственного устройства. Если посмотреть на человеческие цивилизации в долгосрочной перспективе, то выбор был небольшим: тотальный хаос или деспотизм. Только в последнее 100-150 лет появились демократии, как не только жизнеспособные, но и широко распространенные формы правления.
История демократий – это история очень небольших и, иногда, неожиданных побед. Поэтому я совсем не уверен, что демократия может сохраниться надолго. Мы видим альтернативы – например, государственный капитализм, как в Китае.
В 1930-е годы демократии оказались неспособны отреагировать на вызовы времени, и люди очень быстро отвернулись от них. Многие претензии, которые предъявляли к демократиям той эпохи, слышны и сегодня: демократии требуют слишком много работы, слишком большого количества компромиссов, демократии слишком коррумпированы и пр.Принято считать, что демократия – это естественная форма правления, но исторически это не так. Поэтому, если демократия начнет слабеть в таких государствах, как США, то мы можем увидеть откат от демократии во многих других странах мира. Когда Америка перестанет быть моделью для подражания и государством, другом которого хочется быть, скорее всего произойдет возрождение автократий. Надеюсь, этого не произойдет, но это возможно.
А.Г.: Россия считает себя демократией или суверенной демократией, Запад склонен считать ее автократией или – в лучшем случае – недодемократией. Россия распространяет патронаж на соседние и не только соседние государства. Возможно ли, чтобы российская система государственного устройства может быть сымитирована другими?
С.Г.: Россия активно пытается расширять свою сферу влияния. Но для большинства людей, российская модель – не предпочтительная модель режима. Россия позиционирует себя, как альтернативу западным ценностям, но, скорее, это просто способ ведения международной политики. Российскому государству – в отличии от СССР 1920-х или нацистской Германии 1930-х – не хотят подражать. Россию нельзя считать реальной альтернативой либеральной демократии. И ее нынешние экономические проблемы также не способствуют формированию подобного отношения.
