Что общего между коммунизмом и демократией? По мнению российского военного эксперта Александра Гольца, ответ на этот вопрос был дан в горах Афганистана: и то, и другое неприемлемо для традиционного афганского общества.
О сходстве того, что происходит в Афганистане сегодня, с событиями тридцатилетней давности, в наши дни говорят все чаще. И со все более явной тревогой. Не так давно, выступая в Джорджтаунском университете, Збигнев Бжезинский предупредил о том, что для Америки существует опасность повторить печальный опыт Советского Союза.
Между тем в событиях, начавшихся в декабре 1979 года, и сегодня не так-то просто разобраться. «Это слишком еще не история», – писал когда-то Наум Коржавин о Второй мировой войне, и, пожалуй, слова поэта можно отнести и к войне афганской. «Российское общество раскололось – примерно поровну – по поводу афганской войны, ее причин и последствий, – сказал в беседе с корреспондентом «Голоса Америки» сотрудник ВЦИОМ Степан Львов. – Многие оценивают ее как политическую авантюру, в которую брежневское руководство безответственно втянуло нашу страну». Правда, по словам социолога, количество сторонников этой точки зрения сократилось: если в 1999 году так думали 57% россиян, то в 2009 – только 47%.
В то же время каждый пятый житель России (18%) считает, что присутствие в Афганистане советских войск было необходимо для защиты геополитических интересов СССР. И, наконец, по мнению 16% россиян, направив в Афганистан «ограниченный контингент», СССР выполнил свой интернациональный долг.
Так оцениваются события тех лет сегодня. А тридцать лет назад? О статистике тут, разумеется, говорить не приходится. Впрочем, некоторые наблюдатели уже в момент вторжения предвидели его далеко идущие последствия.
«Советский Союз вошел в ловушку – таково было мое ощущение», – вспоминает проживающий в Нью-Йорке российский историк и публицист Александр Янов. «Это роковая ошибка, они оттуда не выберутся, они положат несметное количество людей, дело затянется и станет непосильным бременем для советской экономики – вот мои тогдашние мысли», – продолжает он.
Почему же «роковое решение» все-таки было принято?
«Хорошо известно, что это решение было принято келейно, – подчеркивает московский политолог Андрей Грозин. – Среди тех, кто участвовал в его принятии, чаще всего упоминаются имя Андропова и реже – Устинова. Иными словами – ключевую роль здесь сыграли силовики».
Чем же руководствовались те, кто решил направить в Афганистан «ограниченный контингент»? И, что не менее, важно, в какой мере они сознавали возможные последствия своего решения?
По мнению Александра Гольца, советское (а десятилетия спустя – и американское) руководство пришло к выводу, что ситуация в Афганистане представляет для него опасность с военной точки зрения. И как бы ни оценивать это решение, ошибка в обоих случаях была допущена в тот момент, когда, добившись военного успеха, московские (а затем и вашингтонские) лидеры решили не уйти, а остаться, навязав афганскому обществу чуждую ему модель развития. Навязать с помощью оружия…
Российский журналист Петр Гончаров, проведший в Афганистане десятки лет, решительно с этим не согласен. «Мы там ничего не строили, – подчеркивает он, – мы лишь старались, чтобы страна обрела стабильность. Более того: мы отказывались строить социализм».
«Война в Афганистане началась до того, как мы ввели туда свои войска», – рассказывает журналист. «28 апреля 1978 года произошла афганская революция, – продолжает он, – и очень скоро – в конце мая – началась моя третья командировка в Афганистан. Нас буквально выдернули с работы в России и – с Чкаловского аэродрома – отправили в Кабул. И вот что интересно: афганская сторона настаивала, чтобы мы обратили внимание на подготовку военных кадров и на организацию политорганов в вооруженных силах Афганистана. Время было интересное: только что произошла революция, новые афганские лидеры были полны энтузиазма. Да и среди наших советников шли горячие споры: если это революция, то каковы ее движущие силы? Рабочего класса здесь нет. Что тогда? Крестьянство или армия? И надо сказать, что, по мнению большинства наших советников, в развивающихся странах именно армия, т.е. наиболее образованная и организованная часть населения становится ведущей силой в обществе».
«Беда была в том, – продолжает Петр Гончаров, – что в самой руководящей партии – НДПА – вскоре начался раскол. И революционеры начали убивать друг друга».
По словам российского журналиста, конфликт между двумя революционными организациями – «Парчамом» и «Хальком» – был обусловлен социальными различиями». «В Парчаме», - вспоминает Петр Гончаров, – преобладали представители образованного слоя, а в «Хальке» – разночинцы. Не случайно хальковцы называли парчамовцев «аристократами». Не случайно и то, что в своих политических воззрениях они был намного более радикальны».
«Вот характерный пример, – продолжает Гончаров, – лидер «Парчама» Бабрак Кармаль опубликовал в своей газете статью, в которой указывал, что социализм строить рано и что силовое решение проблемы до добра не доведет. Совсем напротив: он высказывался за эволюционный путь развития и предлагал создать объединенный национальный фронт, в состав которого должно было, в частности, войти и духовенство…»
Почему же в Афганистане все-таки произошла революция?
«По существу, это была не только не революция, но даже и не переворот, – считает Петр Гончаров. – Переворот – это когда люди договариваются и начинают действовать. А тут все произошло в силу обстоятельств. Сами посудите: был убит один из революционеров – человек по имени Хайбар. Сначала он был членом «Парчама», а затем перешел в «Хальк». И вот на его похоронах зазвучали призывы к революции. После чего власти арестовали всю революционную верхушку. Тогда-то Хафизулла Амин, который готовил революционные кадры в армии, и дал сигнал к перевороту. И, в общем, группа для этого у него была подготовлена. Ведь, знаете, нельзя быстро собрать людей по тревоге, если заранее не отрепетировать. Вот он и отрепетировал, что впоследствии признавали и сами афганцы. В ночь с 27 на 28 апреля 1978 года по его команде выступил батальон четвертой танковой бригады. Именно эти люди и сделали революцию…»
Власть была захвачена. И новые лидеры дали волю своему политическому радикализму. «Нас буквально заставляли строить социализм, – подчеркивает Петр Гончаров. – «Тараки был просто помешан на социализме и, в частности, на земельной реформе. Он требовал, чтобы мы помогли ему провести ее по советскому образцу. Наши специалисты даже говорили ему, что мы и сами уже сомневаемся в универсальности нашей модели, но он настаивал. В общем, нас втянули в революцию… Но важно и другое: если бы мы в результате не ввели в Афганистан войска, то это сделали бы другие».
… Противостояние СССР и США в Афганистане имело к тому времени довольно длительную историю, напоминает российский журналист. «В свое время американцы пытались сделать Афганистан членом военного блока СЕНТО, – продолжает Петр Гончаров, – но афганское руководство неизменно старалось проводить политику неприсоединения. И американские представители пригрозили Дауду (кстати, свергнутому в апреле 1978 года), что уменьшат экономическую помощь Кабулу, не говоря уже о военной. Что и предопределило его поворот в сторону СССР. И к середине шестидесятых мы полностью вытеснили американцев из Афганистана. Мы прочно вошли в афганскую экономику – до такой степени, что она на нас повисла. Теперь представьте себе: что было бы, если бы мы не ввели войска?»
Александру Янову эта гипотеза представляется несостоятельной. «Не забудьте, – подчеркивает историк, – Америка была тогда в состоянии рецессии. Инфляция достигала 18-20 процентов. К тому же президент Картер был убежденным пацифистом. Госсекретарь Сайрус Вэнс летал в Москву с предложением о разоружении – и был с презрением отброшен. Это было унижение, которое было просто трудно скрыть».
По словам Янова, слабостью Запада не прочь были воспользоваться советские военные. «Тогдашние руководители генштаба – и прежде всего Николай Огарков и Сергей Ахромеев – исходя из советского превосходства в обычных вооружениях, убеждали кремлевское руководство в том, что настало время для фронтального наступления на Запад. Они настаивали на броске к Рейну. И сегодня, – продолжает историк, – я понимаю, что для кремлевских старцев решение о вводе войск в Афганистан было, так сказать, наименьшим злом. Они должны были в чем-то уступить военным. И они уступили: хотите дать бой американцам – дадим этот бой в Афганистане. Иными словами, в данном случае кремлевские лидеры вдохновлялись своим представлением о наименьшем зле».
По мнению Александра Янова, в пользу его гипотезы свидетельствует и историческая параллель. Когда-то, в середине девятнадцатого века, император Николай Первый, грезил о подавлении европейских революций. «Но Европа, – констатирует историк, – в большинстве случаев сама справилась с революциями, и тогда российский самодержец изменил свою стратегию. Объявив себя защитником славянских народов Османской империи, он начал войну с султаном и ввел войска в Молдову и Валахию. Чем и вызвал войну – не только с Турцией, но также с Англией и Францией. Результат известен: высадка английских и французских войск в Крыму – и катастрофа, которую пришлось пережить России».
«Кремлевские лидеры конца семидесятых повели себя осторожнее, подчеркивает историк. – Они не пошли на глобальную конфронтацию. Но, разумеется, сам выбор, перед которым они оказались, свидетельствовал о глубоком внутреннем кризисе».
… Итак, острые дискуссии о советском вторжении в Афганистан не прекращаются. И касаются они не только последствий афганской кампании Кремля, но и ее причин. Поэтому трудно усомниться в том, что итоги этих дискуссий будут подведены нескоро. А заодно и в том, что, по словам Александра Гольца, составляет еще один исторический урок тех лет: далеко не все проблемы безопасности можно решить с помощью военной силы.
