Вопреки распространенному мнению, далеко не всякая революция потрясает мир. Португалия в 19 веке пережила две, а соседняя Испания – целых пять. Об увенчавшем последнее тысячелетие «веке революций» и говорить не приходится: если сложить вместе все события, к которым применялся этот рискованный термин, то не знаешь, чему удивляться: радикализму идеологов или амбициозности разнокалиберных политических вождей? О большинстве из них, однако, сегодня помнят лишь специалисты.
Иранская же революция – произошедшая 30 лет назад и получившая название исламской – действительно потрясла мир, и объясняется это не только размерами страны или ее географическим положением. Важнее другое: лозунги исламской революции – яростно антизападные и в то же время непримиримо антикоммунистические – вызвали оторопь как в Вашингтоне, так и в Москве. Мало того: они явились провозвестием новой эпохи, когда религиозный фундаментализм – не обязательно мусульманский – начал угрожать самим основам современной цивилизации.
С тех пор Иран остается одной из главных забот мирового сообщества. Это не означает, однако, что жители западных стран (к которым в данном случае можно отнести и Россию) хорошо осведомлены о том, что происходит в исламской республике. Скупыми сообщениями о фанатизме аятолл, о ядерных разработках, да еще о шокирующих высказываниях президента Ахмадинеджада их сведения о современном Иране чаще всего и ограничиваются.
Иное дело внутренняя ситуация в стране. Известная журналистка и политолог Назенин Ансари (корреспондент лондонской фарсиязычной газеты «Кайан») недавно охарактеризовала ее как «шизофренический разрыв между мечтами об экспорте исламской революции и реальной жизнью иранского общества, бьющегося над решением экономических и социальных проблем».
Объяснить природу этого разрыва едва ли возможно, не вспомнив о событиях тридцатилетней давности. Трудно назвать революцию, современники которой были бы едины в своем подходе к ней. Стремясь представить своей аудитории максимально широкую палитру мнений, Русская служба «Голоса Америки» взяла интервью у президента Американо-иранского совета Хушанга Амирахмади.
Алексей Пименов: Доктор Амирахмади, как вам представляется сегодня: революция 1979 года началась неожиданно, или ее можно было предвидеть заранее?
Хушанг Амирахмади: Смотря о ком идет речь. Марксисты, да и вообще левые, давно твердили о том, что в один прекрасный день шахский режим рухнет. Да они и сами боролись против режима самыми различными способами – в том числе и с оружием в руках. Зато другие, придерживавшиеся более общепринятых взглядов, не говоря уже об окружении шаха, и не думали ни о каких переменах. А уж о религиозной революции никто и мысли не допускал.
А.П.: Но ведь существовала исламская оппозиция…
Х.А.: Да, причем исламисты представляли собой единственную оппозиционную группу в шахском Иране, которой было позволено свободно высказываться, создавать объединения и проводить всевозможные собрания и конференции. И, разумеется, они противостояли и марксистам, и националистам, и демократам, которые подвергались жестоким преследованиям. Конечно, преследовали и некоторых исламистов – и, в частности, некоторых будущих лидеров исламской республики. Однако к большинству представителей религиозного движения это не относилось. Вспомним хотя бы об Али Шариати – социологе, вернувшемся в Иран из Сорбонны. Он выступал за перемены – отстаивая при этом радикально шиитские принципы. Однако никто не принимал его всерьез.
A.P.: Итак, все дело в том, что исламистское движение не воспринималось как угроза?
Х.А.: Не только в этом. Не менее существенно и то, что у них не было соперников. И левые, и демократы были слишком слабы, чтобы о них можно было говорить как об альтернативе исламизму. Поэтому когда революция началась, им не оставалось ничего, кроме как признать главенство исламистского движения. К тому же у них не было лидеров, пользовавшихся широкой популярностью. Народ знал только аятоллу Хомейни.
А.П.: Давайте вернемся к положению дел накануне революции. Как воспринимался в иранском обществе шахский режим и лично Мохаммед Реза Пехлеви?
Х.А.: Интеллигенция, да и многие другие не любили шаха по двум причинам: во-первых, законность его пребывания у власти была сомнительна – ведь в 1953 году он смог вернуть себе трон лишь благодаря помощи Запада, причем свергнув демократическое правительство Мосаддыка. Ну, а во-вторых, он был настоящим диктатором, не допускавшим, по существу, никакой оппозиции. Более того, он не пожелал, чтобы в стране существовали две лояльные ему политические партии и практически установил однопартийную систему. В этом и состояла одна из главных его ошибок. Но было еще одно, не менее важное обстоятельство: все помнили, что к власти шаха вернул не кто-нибудь, а Соединенные Штаты. И поэтому протест против шахского режима был одновременно направлен против США, против американского господства над Ираном. Борьба за политические свободы соединилась с борьбой за национальную независимость.
А.П.: Как вы полагаете, можно ли было реформировать режим, избежав революции?
Х.А.: До самого последнего времени иранская интеллигенция просто не верила в реформы. Ее картина мира была, так сказать, черно-белой: все или ничего. Это предопределило, в частности, судьбу премьер-министра Бахтияра, выступавшего с реформистских позиций. Революционеры отвергли его – для них он был слишком умеренным. Позднее та же участь постигла Мехди Базаргана – первого главу революционного правительства.
А.П.: Как бы вы охарактеризовали эволюцию, которую пережила исламская республика за 30 лет своего существования?
Х.А.: Исламская республика прошла через несколько стадий. Первую из них можно охарактеризовать как радикально революционную. И не просто радикально революционную, а радикально исламистскую. В одной статье, написанной лет пятнадцать назад, я определил ее как «исламско-исламскую». Все рассматривалось тогда исключительно с точки зрения исламского универсализма. Даже Иран, как государство, считался чем-то вторичным. Экспорт исламской революции рассматривался как важнейшая задача. Звучали и социалистические лозунги. Но и они были вторичны по отношению к исламу, и в этом смысле «радикальный исламизм» противостоял исламскому социализму.
И продолжалось все это до тех пор, пока не началась война с Саддамом Хуссейном. И ситуация изменилась: иракские войска оккупировали часть страны, и исламские лидеры решили возродить иранский национализм. И началась вторая стадия – «исламско-иранская». Исламистская идеология сохранила свою руководящую роль, но одновременно все большее значение стало придаваться национальному фактору.
Затем, после смерти Хомейни, когда президентом стал Хашеми Рафсанджани, началась третья стадия – я бы назвал ее «ирано-исламской», поскольку в этот период национальные интересы стали основным мотивом при принятии решений. Национализм противостоял исламизму, как прагматический подход противостоит идеологическому. Была переоценена роль частного сектора, и экономика страны стала более открытой. Позднее ситуация изменилась вновь: на протяжении последних 4-5 лет в иранском обществе стремительно возрастает роль военных кругов и спецслужб.
А.П.: А идеология?
Х.А.: Нынешнюю стадию можно охарактеризовать как «режим ради режима» – нынешних лидеров беспокоит лишь выживание существующей системы. Этим объясняются и репрессии против диссидентов и свободомыслящих. Но рано или поздно и эта стадия закончится. И наступит новая, когда главным принципом станет «Иран ради Ирана» и национальные интересы страны будут поставлены во главу угла.
