Политические прогнозы – дело рискованное. А в переломные моменты истории – рискованное вдвойне. Если же перелом ожидается сразу по нескольким направлениям, а события разворачиваются стремительно, то опасность ошибиться представляется почти неизбежной.
Однако именно в такие дни соблазн заглянуть в будущее особенно велик. Как изменится политическая ситуация в России под влиянием финансового кризиса? Какую политику будет проводить новый хозяин Белого дома по отношению к России? Кажется, трудно найти сегодня политического эксперта, который не задавался бы этими вопросами.
Русская служба «Голоса Америки» решила адресовать их своему традиционному собеседнику – известному российскому политологу и публицисту Андрею Пионтковскому.
Алексей Пименов: С первых дней пребывания Владимира Путина у власти многие надеялись, что его режим ознаменует собой конец многолетней смуты и принесет России долгожданную стабилизацию. Более того, курс Путина почти сразу же был воспринят если и не как шаг к реставрации СССР, то, по крайней мере, как политическая легитимация ностальгии по советскому прошлому. Однако не менее настойчиво звучали и другие притязания путинского режима, и в первую очередь – обеспечить быструю и необратимую модернизацию страны. И вот разразился кризис. К каким политическим последствиям он может привести?
Андрей Пионтковский: В самом деле, в годы правления Путина между властью и обществом был заключен своеобразный социальный контракт. Дескать, управляйте, как хотите, делайте все, что вам угодно, устраивайте репрессии – если не массовые, то точечные, душите независимые СМИ – только обеспечьте нам пусть маленькое, но устойчивое улучшение нашего материального положения. Общество – включая и элиту, и тех, кого в советское время было принято называть «простыми людьми», с удовольствием заключило такой контракт.
Примечательно, что власти было совсем нетрудно его выполнять – ведь Путин пришел к власти, так сказать, на низшей точке экономического спада, обусловленного, прежде всего, падением цен на нефть. Он принял Россию с десятью долларами за баррель, и с первого дня его правления, даже чуть раньше, цены начали устойчиво подниматься – и поднялись до ста пятидесяти.
Вспомним, что при Ельцине не то, что социальный контракт не соблюдался – не выполнялись такие элементарные обязательства государства, как выплата зарплат и пенсий. А ведь именно государство было тогда основным работодателем в стране.
Впрочем, и сегодня ситуация не изменилась: все эти госкорпорации, все эти чудовищные конструкции, напоминающие корейские чеболи и принадлежащие Чемезову, Кунину и им подобным, – по существу, представляют собой бюджетные организации. Конечно, с точки зрения потребления, точнее - потребления прибыли их менеджерами, их бюджетными никак не назовешь. Однако, с точки зрения ответственности дело обстоит именно так. Итак, контракт выполнялся, и именно это лежало в основе путинской стабильности.
А.П.: А как обстояло дело с модернизацией?
А.А.П.: Обратите внимание, что после переизбрания Путина на второй срок это слово стали употреблять значительно меньше. Поначалу же тезис о так называемой «авторитарной модернизации» действительно представлял собой одну из главных «идеологем» путинского режима. Хотелось, чтобы было, как при Пиночете или как у юго-восточных драконов. И это было большое заблуждение.
Дело в том, что авторитарная модернизация, действительно, была успешно проведена во многих странах – но лишь тогда, когда речь шла о переходе от аграрного общества к индустриальному. Кстати, один из примеров тому – коллективизация в Советском Союзе, с ее чудовищными жертвами. Иными словами, свой Пиночет, я бы даже сказал - Пиночетище, - у нас уже был. Однако никто – в том числе и мои оппоненты – не может привести хотя бы одного примера авторитарного общества, переходящего от индустриальной стадии к постиндустриальной.
Кстати, и природа юго-восточного кризиса была именно такова. Ведь и Южная Корея, и Тайвань, и Филиппины весьма успешно решили многие проблемы модернизации – в результате чего и оказались на пороге нового этапа. Тут-то и рухнули старые модели экономического развития. В этом смысле показательно, что и эти страны, и некоторые другие в конце концов встали на путь демократизации.
Иными словами, думать, что Россия может решить задачу постиндустриальной модернизации авторитарными средствами, было серьезным заблуждением, и к началу второго президентского срока Путина идеологи режима это уже осознали.
А.П.: Что же они предприняли, чтобы, так сказать, скорректировать курс?
А.А.П.: Если поначалу их лозунгом была «управляемая демократия», то есть демократия, ограниченная железной рукой модернизатора, то затем, когда стало ясно, что нет никакой модернизации, а есть лишь необузданное воровство людей, близких к Кремлю, возникла другая идеологема - «суверенная» демократия.
Исходный тезис можно было сформулировать так: «Мы осуществляем модернизацию, поэтому у нас нет демократии». Позднее же зазвучал иной мотив: «Демократии нет потому, что мы встаем с колен и боремся с врагами. Зато положение трудящихся постепенно улучшается». Но вот настал кризис – и, разумеется, весь этот социальный контракт поставлен под вопрос.
А.П.: Расторгнет ли его российское общество?
А.А.П.: Пока это еще не чувствуется – по крайней мере, в массовом масштабе. Можно ожидать, что падение индексов российских бирж неизбежно приведет и к закрытию каких-то компаний, и к массовым сокращениям, и к росту безработицы, и к снижению зарплаты. Это как радиация – она идет, но поначалу облучившийся ничего особенного не чувствует. Но, вероятно, к весне массовое социальное недовольство будет вполне ощутимо. И чрезвычайно интересен вопрос - как власть себя поведет в новой ситуации, когда ее контракт с обществом будет разорван в силу ее – власти - несостоятельности?
А.П.: При этом события будут развиваться на фоне начатой российским руководством военной реформы, которая неизбежно приведет к появлению довольно большого числа недовольных, к тому же умеющих владеть оружием. Немаловажно и другое: действие будет происходить в президентской республике, де-факто возглавляемой премьер-министром. Какие сценарии представляются вам наиболее вероятными?
А.А.П.: Казалось бы, это безумие – сокращать армию в обстановке, когда неизбежно будет нарастать социальное недовольство. Это все равно, что поливать костер бензином. Я могу объяснить это только одним: реформа была задумана задолго до сентября этого года. Возможно, власть в конце концов спустит эту военную реформу на тормозах. Иное дело – возможное двоевластие в стране. Тут все зависит от обстоятельств. В стабильной ситуации, сохранявшейся на протяжении последних восьми лет, Медведев не мог представлять никакой угрозы: с первого взгляда видно, что это этот человек, психологически зависимый от Путина.
Пятнадцать лет он, по существу, работал его секретарем на разных должностях – начиная с питерской мэрии и кончая российским правительством. Порой эта зависимость приобретает почти анекдотический характер: все заметили, как он старательно копирует и походку Путина, и его манеру использовать грубые, почти нецензурные выражения. Причем если в устах Путина это звучит органично и убедительно - недаром он в свое время говорил, что в детстве был настоящей питерской шпаной, то у Медведева подобные замашки выглядят как-то наивно.
Иными словами, это совершенно не тот человек, который мог бы восстать против Путина. Однако потенциально Медведев представляет собой страшное политическое оружие. В соответствии с российской конституцией, он одним росчерком пера может отправить Путина в политическое небытие. И в ситуации кризиса, в обстановке раскола элит такой сценарий исключать нельзя.
Продолжение следует.
