Недавно в Хельсинкской комиссии США состоялся брифинг, посвященный положению в Ингушетии. В нем приняли участие ингушская журналистка и правозащитница Элиза Мусаева, руководитель правозащитной организации «Машр» Магомед Муцольгов и главный редактор интернет-агентства «Кавказский узел» Григорий Шведов.
«Замороженная ситуация» – к этому термину нередко обращаются сегодня, когда речь заходит об Ингушетии. Похищения людей, убийства средь бела дня, неприкрытый произвол властей, и растущее негодование отчаявшегося населения – вот основные черты, характеризующие положение дел в этой небольшой северокавказской республике.
«Сегодня мы пытаемся привлечь максимальное внимание к одной-единственной республике – к Ингушетии, – говорит Элиза Мусаева. – Потому что сегодня это – кровоточащая рана.»
Мировому сообществу немного известно об Ингушетии, и о Кавказе в целом. Прорвать информационную блокаду – такова, по словам Магомеда Муцольгова, первоочередная задача ингушских правозащитников.
«Все, что мы делаем, преследует одну цель – спасти молодых людей, которых убивают ежедневно. Естественно, что я пытаюсь вовлечь международную общественность. Это необходимо нашей республике».
Новости в Ингушетии распространяются быстро – в том числе и трагические.
«Ингушетия – патриархальное общество, – рассказывает Элиза Мусаева. – Семьи здесь большие. Все друг другу родственники. И естественно, что эти факты становятся известными моментально».
Под «фактами» в данном случае подразумеваются убийства мирных жителей силами правопорядка. Убит человек – и его родственники, узнав о случившемся, требуют расследования. А власти спешат принять ответные меры.
«Когда человека убивают, – поясняет Элиза Мусаева, – ему тут же кладут в руки гранату или пистолет. Снимают это всё на пленку. А вечером показывают в центральных новостях. И объявляют: произошла спецоперация. Такой-то террорист оказал сопротивление – и был убит. Уголовное дело действительно заводится, но только против самого убитого. Например, по статье 317. Иными словами, человека обвиняют в оказании сопротивления сотрудникам правоохранительных органов. Но раз он убит, дело закрывается».
Во время второй чеченской войны Ингушетия приняла около 300 тысяч беженцев из соседней республики. Поначалу именно против них и был направлен террор властей. Однако после трагедии в Беслане ситуация изменилась: Ингушетия – разумеется, неофициально – была включена в зону антитеррористической операции, и правоохранительные органы повели себя в соответствии с ее правилами.
На пути произвола оставалось лишь одно препятствие – суд присяжных. Примечательно, что заместитель генерального прокурора Российской Федерации Николай Шепель настаивал на том, что в национальных республиках этот институт не нужен. В истории Ингушской Республики начиналась новая глава.
(Продолжение следует)
«Замороженная ситуация» – к этому термину нередко обращаются сегодня, когда речь заходит об Ингушетии. Похищения людей, убийства средь бела дня, неприкрытый произвол властей, и растущее негодование отчаявшегося населения – вот основные черты, характеризующие положение дел в этой небольшой северокавказской республике.
«Сегодня мы пытаемся привлечь максимальное внимание к одной-единственной республике – к Ингушетии, – говорит Элиза Мусаева. – Потому что сегодня это – кровоточащая рана.»
Мировому сообществу немного известно об Ингушетии, и о Кавказе в целом. Прорвать информационную блокаду – такова, по словам Магомеда Муцольгова, первоочередная задача ингушских правозащитников.
«Все, что мы делаем, преследует одну цель – спасти молодых людей, которых убивают ежедневно. Естественно, что я пытаюсь вовлечь международную общественность. Это необходимо нашей республике».
Новости в Ингушетии распространяются быстро – в том числе и трагические.
«Ингушетия – патриархальное общество, – рассказывает Элиза Мусаева. – Семьи здесь большие. Все друг другу родственники. И естественно, что эти факты становятся известными моментально».
Под «фактами» в данном случае подразумеваются убийства мирных жителей силами правопорядка. Убит человек – и его родственники, узнав о случившемся, требуют расследования. А власти спешат принять ответные меры.
«Когда человека убивают, – поясняет Элиза Мусаева, – ему тут же кладут в руки гранату или пистолет. Снимают это всё на пленку. А вечером показывают в центральных новостях. И объявляют: произошла спецоперация. Такой-то террорист оказал сопротивление – и был убит. Уголовное дело действительно заводится, но только против самого убитого. Например, по статье 317. Иными словами, человека обвиняют в оказании сопротивления сотрудникам правоохранительных органов. Но раз он убит, дело закрывается».
Во время второй чеченской войны Ингушетия приняла около 300 тысяч беженцев из соседней республики. Поначалу именно против них и был направлен террор властей. Однако после трагедии в Беслане ситуация изменилась: Ингушетия – разумеется, неофициально – была включена в зону антитеррористической операции, и правоохранительные органы повели себя в соответствии с ее правилами.
На пути произвола оставалось лишь одно препятствие – суд присяжных. Примечательно, что заместитель генерального прокурора Российской Федерации Николай Шепель настаивал на том, что в национальных республиках этот институт не нужен. В истории Ингушской Республики начиналась новая глава.
(Продолжение следует)
