Житель Мариуполя Владимир вместе с семьей (мамой, женой и сыном) был эвакуирован в Россию, где прошел через несколько так называемых «фильтраций». После этого всей семье удалось выехать из России в Эстонию, а оттуда — в Германию. Из аэропорта в Берлине Владимир позвонил журналисту «Голоса Америки» Ксении Турковой и рассказал свою историю.
Ксения Туркова: Вы были в Мариуполе с самого начала войны?
Владимир: Да, двадцать четвертого февраля прилетели две ракеты маме во двор, как раз напротив окон. Там у нас кумовья жили. На следующий день просто пошли посмотрели – окна вместе с рамами были вырваны. Они успели, видно, уехать. Собрали вещи и уехали просто. Мы даже не знаем, куда и как. Мы с женой решили переехать подальше от этого всего. Ну, как подальше – если это можно так выразиться, конечно. Переехали ближе к заводу, но дальше от границ восточного (района - ГА). Сначала было на восточном всё – они долго не могли пробить защиту вооруженных сил Украины (ВСУ), поэтому стреляли градами и чем придется. Программа освобождения русскоязычного населения удалась: освободили от всего – от жилья, от родных, от близких, от знакомых...
КТ: И вы жили в убежище или вы жили все-таки в доме?
В: Сначала мы жили в квартире. У нас там, получается, с одной стороны две несущие плиты и с другой стороны две несущие – пробить их в принципе могло только прямое попадание. А этаж второй – это еще постараться надо было. Там мы жили (я уже забрал маму): я, жена, сын и брат жены. Жили в двухкомнатной квартире), прятались, по ночам окна не закрывали: взрывной волной если откроет их, то можно закрыть, а если их закрыть, то просто их вышибет, повылетают стекла.
Так, подпирали слегка чем-то. За водой ходили на завод «Азовсталь» – туда, под обстрел. Там рядом с заводом хлебозавод, туда и ходили. Часто, конечно, оттуда не возвращались люди, но выбора не было особо.
Еды не было тоже, пока не попали в реабилитационный центр рядом с нами. И получилось так, что мы как раз случайно увидели, что с соседнего дома тащат крупы. Мы тоже взяли крупы, потому что магазины были уже все или разбиты, или разграблены, а есть хочется всем. Мы туда пришли, крупы взяли. А когда пошли второй раз, мои товарищи решили проверить, нет ли там кого. В подвал спустились — а там бабушка была и трое неходячих, инвалиды. Еще молодая девчонка, потом мужчина — у него были ранения ног, осколком посекло. Мы спросили, есть ли у них еда. И потом жены наши им готовили, а мы носили-кормили: то макароны, то гречку, то суп, чай-кофе.
Мы детворе там яблоки носили, памперсы – такое... у людей в гаражах, я так понимаю, были склады. И когда эти гаражи разбомбили минометчики, там, где задняя стенка, везде вынесло ворота. Мы, собственно, пришли по воду, и один говорит: «Помогите яблок набрать». Я говорю: «Каких яблок?» А он говорит: «Да я покажу». «Ну показывай». Мы тогда сколько смогли – пару ящиков точно – вчетвером взяли детворе яблок. Потом вернулись еще памперсов им взяли, потому что дети там у нас были – пятимесячных двое, это точно. Грудничков было трое, но и там уже пошли дальше – три года, пять.
КТ: А когда за водой ходили и шли по городу, как все вокруг выглядело?
В: Вокруг все было расстреляно. Из асфальта – где из асфальта, где из земли – торчали мины, не разорвавшиеся еще, «Грады». Под наш дом тоже прилетел «Град» – не разорвался. Обходили его постоянно, обложили, почистили то место, чтобы люди не наступали туда, чтобы, не дай бог, он не сработал в какой-то момент, это очень опасно.
Людей хоронили во дворах, прямо на улицах. Копали сами, под обстрелом. Просто теряли даже людей, когда хоронили. У нас получилось так, что одну женщину похоронили, возвращались назад, и снайпер просто выстрелил в спину человеку с лопатами. Поэтому мы другого похоронить не смогли. Мы завернули его в одеяло, положили на лавочку, а когда уже уходили, они (россияне — ГА) попали прямо в него.
КТ: В какой момент вы поняли, что будете эвакуироваться?
В: Нам просто не было уже даже где прятаться. Подъехал танк, и получилось так, что я как раз из подвала выходил на улицу и слышал, как над нами рация начала щелкать. Я говорю: «Придется уходить». И вот после этих щелчков рации по дому начался обстрел. Нам шестой, седьмой, восьмой, девятый и десятый этажи «уронили» на убежище. И у нас плиты стали как качели от этого. Прогнулись. Если бы не были приваренные, они бы просто придавили бы сразу, а так они еще выдержали, и можно было оттуда выскочить. Там были дети, пожилые люди. И потом уже оставаться нельзя было. Все просто решили уходить.
Мариуполь, 21 апреля 2022
КТ: Вы поняли, что придется в Россию эвакуироваться?
В: А у нас не было выбора. Если бы у нас был выбор, мы бы, поверьте, эвакуировались не в Россию. Мы пытались уехать еще 26 или 28 марта, но не вышло. Пытались выехать, но уже не могли. Мы только сели – еще машины были на ходу — и они одним попаданием попали в машину сына и разнесли ее в щепки. А возле моей взорвалась бомба. Там осколками посекло лобовое стекло, капот дырявый, колеса дырявые уже просто.
КТ: А как проходила эвакуация? Можете описать сам процесс?
В: ВСУ нас выпустили. А те как «спасатели» приняли, если можно так сказать. Ну и дальше потом пошли проверки и прочее. Проверка паспортов, проверка мобильных, проверка всего, связан-не связан с ВСУ, как относишься к России, помогал ли армии. Знакомых в теробороне проверяли еще сильнее. Проверяли все имейлы, сообщения.
Нас раздевали, проверяли на шрамы, на ремни, на удары, на синяки от прикладов и прочее. Да, было и такое. В какой-то момент я думал, что мы уже, наверное, не жильцы – просто нашли в телефоне ролик про похороны Путина с хорошей мелодией (родственники из Западной Украины прислали шутку). Сказали: «Телефон мы отберем, а вы придете позже. Откуда это у вас?» Я говорю, не знаю откуда. Интернета не было. Они посмотрели, оно (видео) пришло второго числа. Меня это, в принципе, единственное, что спасло, наверное. Второго уже был оборван интернет, и я не мог ни удалить, ни спрятать это все.
КТ: А где эта фильтрации происходила – именно географически?
В: Она (фильтрация) не одна была. Первая была на окраине города, в конце Комсомольского бульвара. Второй раз она прошла в Коске – это уже за городом. Это поселок Виноградное – на блок-посту. Там уже раздевалки даже пожилых людей. Я говорю: «А причем здесь они?» А они: «Вот вы знаете, нам поступили сведения, что пожилые люди на себе вывозят золото». Я говорю: «То, что можно было вывезти, вы уже вывезли».
КТ: Вы наблюдали какие-то конфликты, грубое обращение с людьми? Помимо того, что это вообще унизительно, конечно, когда раздевают.
В: Вы знаете, там везде журналисты были, опять же, свои. Поэтому грубого обращения не было: мол, видите, как мы их встречаем. Еще просили иногда: «Скажите что-нибудь в пользу российской армии». Я говорю: «Вы нормальные вообще? Что вы курите?» Они отставали сразу.
КТ: А дальше куда вас отправили?
В: Дальше отправили в лагерь Безыменное, там опять была проверка, и в Докучаевске уже была фильтрация – проверка и родственников, и телефонов, и всего остального.
Перед нами людей отравили чем-то, весь лагерь. Их рвало чем-то зеленым. И у нас через одного тоже потравили людей. Они сказали, что вода некачественная.
Типа на технической воде была приготовлена еда. Если вы знаете, что она не пригодна для пищи, то зачем ее давать?
КТ: А потом куда вас отправили?
В: В России мы, по сути, не жили. Нам надо было перемещаться. У кого были деньги, те могли сами передвигаться, у кого не было – им надо было пройти регистрацию, чтобы им взяли билеты. И тут уже все зависело от людей, конечно. Если волонтеры помогут, если найдут каналы. Мы случайно доехали до Питера и познакомились с волонтерами, с хорошими людьми, честно говоря. Спасибо им огромное. Не знаю даже, как выразить, как я им благодарен: они нас и до границы (с Эстонией — ГА) довезли, и все дни, пока с билетами решался вопрос, они нас не оставляли.
КТ: В общей сложности сколько вы были в России после фильтрации, до того, как выехали?
В: После фильтрации прямых билетов никуда мы достать не смогли. Получается, третьего апреля мы прошли первую фильтрацию, а восьмого нас все еще не могли оттуда вывезти, из Докучаевска. Слишком много людей, люди жили в таких условиях, что просто ни туалетов, ничего – там вырыли яму, и все просто ходили «на яму». Я говорю: «Это вы ваш новый русский мир мне предлагаете?» Яма и поддоны. И воды нет: ни руки помыть, ни умыться. А у нас сын-инвалид, ему надо постоянно в туалет. Мама тоже – у нее перелом шейки бедра. И ей тяжело было ходить, она еще и простыла там, в этом Безыменном. Плюс в Докучаевске еще в клубе колхозном поселили, всех собрали – кто на чем: кто на бетоне, кто на пианино, кто на столе – кто как мог. На стульях спали даже те, кто фильтрацию уже прошел. Я им говорю: «Сделайте нормально: приехали, фильтрацию прошли, и пусть люди едут кто куда хочет». А они мне: «Вы будете нас тут учить». Я говорю: «Вас учить без толку. Вас до сих пор не научили, я не научу».
Там еще остались дети из реабилитационного центра. Мы когда пришли, они делали игрушки, поделки разные шили. Говорили, что это из Мариуполя детей вывезли вообще без документов, отправили куда-то, чтобы никто не забрал и не знал. Ну, типа заботу они проявили. Это были в основном дети-сироты, но и с родителями разделяли, бывало и такое. Там родители до сих пор ищут девочку, но вряд ли они ее найдут теперь.
В конце концов нас посадили в автобус. Когда мы уже выехали в Таганрог, забрали вещи, развернулись, и там брат (кузен) нас забрал и отвез на вокзал. Там мы уже сразу взяли билеты и уехали. Из Таганрога в Ростов, из Ростова в Курск – прямых не было билетов тоже. Вот такой маршрут у нас был.
КТ: Как вы проходили границу с Эстонией в Нарве? Были сложности с российской стороны?
В: Там была та же самая проверка телефона, чтобы не было ничего лишнего. Опять был опрос. Мне уже в какой-то момент стало все равно. Я подумал: ну, если посадят меня, пусть посадят. Пограничник у меня спросил: «А вы планируете вернуться?» Я говорю: «Куда, в подвал? Там даже подвала нет, вы его разровняли». Он помолчал немного, а потом говорит: «Вообще планируют же отстроить». А я ему: «Вот отстроите, тогда и посмотрим». Хотя я не знаю, как это все там можно отстроить… Наверное, лет семьдесят на это нужно опять…
Был еще один момент: с нами проходил россиянин один, и я, если честно, еле сдержался, очень хотелось ему лицо начистить. Он орал на пограничников: «Почему я тут стою два часа из-за каких-то хохлов?!» Он, по-моему, пьяный был. Развернулся и пошел.
КТ: А теперь куда вы собираетесь?
В: Не знаю, главное — работу найти, в какой стране — мне сейчас все равно. Я по профессии монтажник, сварщик, резчик. Не привык сидеть сложа руки. Спать я и дома мог. Хотя мы там не спали, под обстрелами за едой и водой бегали.
КТ: Вам хотелось бы вернуться после войны?
В: Да и сейчас хотелось бы туда попасть, ребят перезахоронить. Да и вообще, если бы зрение и возраст позволяли, я бы взял в руки автомат. Не я к ним пришел с оружием, это они ко мне пришли.
